Школьный бунт
Истоки протестного потенциала молодежи с точки зрения Михаила Ивановича Лазарева — основателя образовательных проектов
Михаил Иванович Лазарев
Первый носорог был убит гоминидами два миллиона лет назад, а возраст современного человека насчитывает аж сто пятьдесят тысяч лет. То есть человек как биологический вид довольно стар. А вот школа как система формального образования неизмеримо молода. В примитивных сообществах ребенок обучался нужным умениям не в школе, а непосредственно у родителей и близких. Гражданина воспитывало все общество целиком. Сохранение единства племени было жизненно важным — иначе угодишь в котел людям другого племени.
И как только мальчик или девочка достигали двенадцати лет, они проходили инициацию и официально превращались во взрослых. Без транзита, без перехода и, разумеется, без современной стадии тинейджерства. Архаичные общества не могли позволить себе что-то вроде пятой колонны в лице молодежи, людей «второго сорта». С другой стороны, история показывает, что именно вместе с «изобретением» подросткового возраста появляются жалобы на негодное поведение молодежи, ее бунтарство.
Посмотрите на биографии известных людей. Трудно отделаться от впечатления, что великими становятся те, кто так или иначе избежал «подростковой фазы», усреднения в возрастной группе. Караваджо в 14 лет уже жил отдельно от матери и работал в художественной мастерской. Прусский военачальник и военный теоретик Карл фон Клаузевиц в годы Семилетней войны, будучи двенадцатилетним мальчиком, был зачислен в полк принца Фердинанда штандарт-юнкером и во главе своей роты атаковал французские укрепления Майнца. Отец советской космонавтики Сергей Королев в 15 лет познакомился с летчиками Одесского гидроотряда, в 16 выступал с лекциями по ликвидации авиабезграмотности, а в 17 создал и защитил перед экспертной комиссией проект безмоторного самолета К-15. Научный руководитель атомного проекта Игорь Курчатов в 17, отлично окончив не только мужскую гимназию, но и вечернюю ремесленную школу, работал слесарем на механическом заводе и т. д. Так, подростковое ренегатство отменялось полноправным включением во взрослую жизнь — со взрослыми правами и взрослой же ответственностью.
С течением времени углубляется противоречие между искусственным продлением юности до 18 лет и продолжающейся физической и умственной акселерацией детей.
Если инициация в архаических обществах происходила в 11‑13 лет, а в традиционных — в 15‑17 (в этом возрасте обычно заключались браки), то сейчас формальная дееспособность (получение аттестата зрелости и достижение совершеннолетия со всеми вытекающими) наступает лишь в 18. На практике в этом возрасте современные подростки все еще не самостоятельны и живут с родителями. Им еще предстоят годы и годы формальной учебы. И высказываются предложения о законодательном продлении возраста детства до 25‑30 лет. Хотя современные дети раньше достигают половой зрелости, овладевают передовыми технологиями и способами работы с информацией.
В итоге средняя школа превращается для подростка в своего рода казарму. В ней есть система дисциплины, но не самодисциплины. Розгами уже не секут, но явно используют другое наказание: унижение бессмысленным трудом. Подросток видит, что родители, не зная, к примеру, тригонометрии, прекрасно себя чувствуют. А его, выходит, заставляют учиться чему-то совершенно ненужному: «Родители меня отдали в подчинение чужим людям, и те заставляют выполнять бессмысленную работу». В 13‑18 лет человек это или сознает и чувствует себя преданным, или принимает такой порядок вещей за нормальный. Второе может быть хуже первого.
Важно и то, что школа не учит главному умению свободного человека — искусству принятия самостоятельных решений, собственной ответственности.
К 11‑13 годам заканчивается потенциал безоговорочного принятия мнения взрослого. Мозг учится сам выделять важное и, прежде чем принять новое, задает вопрос: «Зачем мне это нужно?» Теперь любой урок должен начинаться с реальной жизни, но школьная программа этому не способствует. Даже на уроках литературы учат началам литературоведения, а не жизни при помощи литературы — говорят о стиле, жанре, композиции, но не о том, как и почему герои принимают решения.
Состояние униженности, тревоги, ощущение угрозы, несправедливого прессинга, тюремных ограничений со стороны старших, родителей ведет у подростков к заостренному восприятию реальности, мобилизации всех эмоций, гиперболизированным реакциям.
В психологическом эксперименте под названием «Высокий мост» молодая красавица останавливала мужчин на середине моста и проводила опрос на отвлеченную тему, после чего оставляла номер своего телефона на случай, если кто-то захочет узнать результат. Мосты были двух типов: опасный, раскачивающийся и устойчивый, неопасный. Мужчины, которых опрашивали на опасном мосту, гораздо охотнее звонили девушке и даже предлагали ей встретиться за чашкой чая. Происходила атрибуция — возбуждение из-за опасности моста приписывалось чарам девушки.
Так и подростки проблемы из-за собственной непризнанности, социальной недееспособности, принуждения к бессмысленному труду вымещают на старших, учителях и через них на всей системе. Возникает феномен отложенной ненависти: протестный потенциал копится, пока ему не найдется выход.
Что же делать? Признать, что в 13 лет ребенок перестает быть ребенком, что общим техникам и умениям его нужно выучить до этого часа Х. Практика репетиторства показывает, что всю негуманитарную программу можно изложить за 3‑4 года, причем преподавать ее можно короче и интереснее.
А с 13 лет обучать только объяснимо нужному, необходимому. Если необходимость не очевидна, то ее следует тщательно разъяснять. Аргументированно, как равному. В 13 лет ребенок должен переходить во взрослые, а значит, начинать учиться только тому, что ему самому интересно и нравится. Как в Академии танца Бориса Эйфмана, или в Академии художеств имени Репина, или в любой другой школе балета, живописи, музыки.
Ученик не чувствует никакой дискриминации, потому что занимается ровно тем же, чем и его учителя, — репетирует, оттачивает свое мастерство, выступает на публике. Это мир постоянной и тотальной учебы.
Эмансипация женщин началась с изобретения паровой машины — благодаря уменьшению доли физического труда в экономике. А чтобы довести до конца «эмансипацию подростков», нужно освободить их от унижения бессмысленным трудом. Учеба — труд. Чтобы не быть унизительным, он должен быть осмысленным.
Итак, к 12‑13 годам потенциал полного безоговорочного уважения подростка ко взрослым исчерпан. У молодежи остаются две стратегии.
Первая — сбивание в группы, банды, расселение и покорение новых территорий (об этом пишет Дольник в книге «Непослушное дитя биосферы»). Древнегреческие колонии питались этой энергией. Вспомним и рыцарей — младших братьев из дворянских семей, лишенных наследства и пускавшихся в далекие края грабить и покорять мир огнем и мечом.
Вторая — встраивание во взрослый социум и привлечение к себе внимания, стремление выделиться — умом, талантом, обликом… И способ самовыражения очень зависит от того, как к ребенку относились в детстве. Чем жестче и бездушнее воспитывали его взрослые, тем сильнее он будет стремиться к власти и террору по отношению к более слабым, тем вернее он останется вечным несовершеннолетним. Немецкий психолог К.Бассиюни подробно развивает этот тезис в своей книге «Воспитание народоубийц». В Германии, кстати, телесное наказание в школах отменили только в 1945 году. В России для сравнения — в 1917‑м, в Великобритании — в 1987‑м.
Еще одно подтверждение: в террористы-смертники чаще идут младшие братья семей традиционных обществ, с травматичным образом детства. Типичные жертвы или те же вечные несовершеннолетние, о которых пишет К.Бассиюни. Обожествление (или демонизация) власти потому инфантильно, что происходит из самого детства. Оно родом из того времени, когда мы обожествляли родителей как носителей власти, системы, ясности и четкости. Без них мир распадался, становился зыбким и страшным.
В идеале человек должен выйти из этого уязвимого периода детства, но не удариться при этом в старческую апатию. Для этого мозг либо должен постоянно заниматься решением задачи выживания, либо — когда проблемы физического выживания человека практически решены — постоянно увлекаться новой задачей. Отсутствие цели — источник усталости и одиночества.
Ребенка, повторюсь, нужно «эмансипировать», а не травить его классификациями и мертворожденными схемами. Посмотрите на школьную программу: физика — это сухие схемы и формулы, математика — подготовка к ЕГЭ. На уроках обществознания никогда не расскажут, отчего бывают разводы, почему в странах с одной культурой детдомов много, а с другой — нет. Вместо этого школьников пичкают определениями и терминами, которые они забудут на следующей же перемене.
А между тем ребенок охоч до знаний и неугомонно любознателен. С 13 лет он уже способен работать наравне со взрослыми в творческих сферах от живописи до программирования. Но мы слишком боимся словосочетания «детский труд» и пока не решаемся пересмотреть его и «перезагрузиться». Детский труд будущего — это не дети-шахтеры и не маленькие рабы на азиатских швейных фабриках. Это юные люди, по-нашему — подростки, выпущенные из системных кандалов нынешней школы на вольное креативное пастбище. Хочешь создавать? Создавай. Интерпретировать? Интерпретируй. Проводить лабораторные опыты? Пожалуйста. Таким образом, интеллектуальная граница между взрослым и ребенком будет стираться. Будущее рядом. В нем взрослый будет продолжать постигать новое, учиться, узнавать, адаптироваться к новым технологиям и мировоззренческим парадигмам. В этом будущем уже не будет места тяжелому физическому труду. И подросток сможет творить, пробовать — работать по-взрослому.
Для этого нужна реорганизация средней школы. Раннее приобщение к подлинной взрослой жизни, без скидок и снисхождения. Поколениям, разобщенным веками индустриализации, разобщенным и в труде, и в досуге, пора снова объединяться в единое общество. Вернув подростков в общее пространство сотворчества, со-труда и со-отдыха, мы снизим риск агрессии, риск межпоколенческого конфликта. Учеба — труд. А осознанный труд лечит от бунта, приобщает к пониманию того, как создаются ценности, помогает инвестировать в окружающий мир, делать его своим собственным. А свое не разрушают.
Эмпирическая социология показывает, что интеллектуально развитые подростки гораздо менее склонны к конфликтам с родителями и, напротив, следуют установкам и нормам из мира взрослых. Это выглядит как преждевременная зрелость, но на деле возвращает нас к природной модели ранней адаптации ребенка к роли гражданина. Подросток, признанный гражданином, занимающийся увлекательной работой, с гораздо меньшей вероятностью сбежит из дома или пойдет бить окна, а скорее проявит свои мирные таланты. И поток молодого бунтарства будет перенаправлен в полезное обществу русло.
Источник: eduface.ru