Память наших дворов

Дневники детей блокадной поры. Экскурсия

Петрова Мария Александровна, Яшина Елена Александровна – воспитатели интерната Академии танца Б.Эйфмана, г. Санкт-Петербург

Цели:
— совершенствование системы патриотического воспитания, обеспечивающей формирование у детей высокого патриотического сознания;
— ориентация подрастающего поколения на ценности отечественной культуры, формирования ценностного отношения к Родине, ее культурно-историческому прошлому.
 
Задачи:
— сохранять историческую память поколений в памяти подрастающего поколения;
— воспитывать гордость за свою Родину, народных героев;
— способствовать формированию у детей чувства сопричастности к истории и ответственности за будущее страны;
— изучать историю города;
— воспитывать в детях историческую эмпатию — способность сопереживать людям, жившим задолго до нас.

В процессе подготовки к мероприятию учащиеся готовят стенды, посвященные жизни блокадного Ленинграда и детям — авторам дневников. Старшие ребята (14-17лет) выбирают для чтения отрывки, которые произвели на них самое сильное впечатления.
Проводится экскурсия в народный музей «Дети и дошкольные работники осажденного Ленинграда» (Педагогический колледж №8)

Пояснительная записка
При Санкт-Петербургской Академии танца Б. Эйфмана работает интернат, в котором проживает 130 детей от 7 до 17 лет, приехавшие со всех концов страны. В Академии проводится большая работа по всестороннему развитию детей: посещение театров, музеев, различных экскурсий. Много времени уделяется вопросам патриотического воспитания, в том числе посвященным блокаде Ленинграда.
Однако существует ряд сложностей при планировании подобных мероприятия. Прежде всего, это огромная занятость детей, ведь помимо общеобразовательных предметов они ежедневно 5-6 часов занимаются специальными дисциплинами и репетициями. Часто выезжают на различные концерты, которые проходят не только в Санкт-Петербурге, но по стране и за границей.

Вторая сложность знакома всем педагогам. Проблема в том, что дети живут в обществе, перенасыщенном информацией. Ее количество, общедоступность и легкость получения в один клик, без должного эмоционального переосмысления и переработки – зачастую приводит к информационным перегрузкам. Это вызывает у ребенка падение интереса к традиционным формам педагогической работы: беседам, обычным экскурсиям и т.д.
Постоянно идущие в обществе дискуссии на исторические темы, когда зачастую высказываются прямо противоположные идеи и взаимоисключающие выводы, особенно по поводу Великой Отечественной войны и, в частности, блокады Ленинграда, окончательно дезориентируют подростков и вызывают растущее недоверие к обсуждению подобных тем. Чем старше ребенок, тем больше его отчуждение от непростых исторических знаний.

Для того чтобы заинтересовать подростка такой сложной и болезненной темой, как блокада, его надо чем-то «зацепить». Учитывая повышенную эмоциональность наших детей, решили мы, это может быть чувство сопричастности к трагической истории, которое позволит подростку ощутить дух времени и представить себя на месте тех людей, о которых он узнает.
Так родилась идея использовать «Детскую книгу войны. Дневники 1941-1945 гг.» Учитывая сложность и трагичность темы, мы решили привлечь детей 14-17лет.

Форма экскурсии позволит детям по-новому взглянуть на привычные и хорошо знакомые улицы, площади, дворы, что, надеемся, подстегнет их фантазию и позволит почувствовать их сопричастность событиям. С другой стороны, небольшие «переходы» дадут возможность некоторой эмоциональной разгрузки, позволят им обменяться первыми впечатлениями или задать вопросы воспитателям.
Текст состоит из нескольких блоков-дневников, не имеющих прямых логических связей, что позволит легко его переформатировать в случае эмоциональной перегрузки либо других обстоятельств.

Ход мероприятия:

Маршрут экскурсии

Воспитатель 1: Есть в нашем городе обычай — зажигать в дни начала и снятия блокады поминальные свечи в память о погибших в те страшные 900 дней. Происходит это и торжественно, около памятников и монументов, как, например, на Фонтанке, где установлен памятник «Блокадной полынье», и совсем тихо, когда люди устанавливают горящие свечи в окнах своих квартир. Пройдите в этот день по городу – сотни, тысячи огоньков мелькают в домах в память о тех, кто когда-то отдал свою жизнь за этот город, за нас с вами.
 
Воспитатель 2: Мы тоже можем зажечь такую Свечу памяти. Вы уже довольно много знаете о блокаде, были и в музее обороны и блокады Ленинграда, на Пискаревском кладбище, встречались с ветеранами, неоднократно участвовали в концертах, которые ежегодно проводит Академия для них, выпускали стенгазеты о тех днях, смотрели много фильмов и хроники.
 
Воспитатель 1: Но сегодня мы хотим поступить немного по-другому. Мы хотим предложить вам прогуляться по Петроградской стороне, по тем местам, где вы бывали много раз. И попробовать представить себе город таким, каким он был тогда, в те страшные дни. А помогут нам в этом дневники ленинградских детей, живших здесь тогда.
 
Воспитатель 2: Весь мир знает о Тане Савичевой. Девять листков из телефонной книжки были зачитаны на Нюрнбергском процессе, где судили главарей фашисткой Германии, как свидетельство бесконечного ужаса и жестокости войны. Вы их тоже знаете: «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня».
 
Воспитатель 1: Но не одна Таня вела дневник в осажденном городе. Несколько лет назад журналисты газеты «Аргументы и факты» выпустили книгу под названием «Детская книга войны. Дневники 1941-1945 гг.» Они собрали всё, что могли. Архивные документы, семейные реликвии, уже видевшие свет книги… Их оказалось 35. Тридцать пять дневников советских детей. Ни один не похож на другие. Из тыла, с оккупированных территорий, из гетто и концлагерей, из блокадного Ленинграда и из нацистской Германии. Тридцать пять разных войн…
 
Воспитатель 2: Собранные дневники разные не только по содержанию, разные они и по «исполнению». Есть и листы перекидного календаря, и записные книжки, и общие тетради в коленкоровых обложках, и школьные в клеточку, и альбомчики с ладонь… Есть дневники длинные и короткие. Подробные и не очень. Но все очень искренние и страшные.
 
Воспитатель 1: Даниил Гранин, автор знаменитой «Блокадной книги» (в соавторстве с А.Адамовичем) писал: «Дети переносят войну иначе, чем взрослые. И записывают эту войну и всё, что с нею связано, все её ужасы и потрясения по-другому. Наверное, потому, что дети – безоглядны. Дети наивны, но в то же время они честны, в первую очередь перед самими собой. Дневники военных детей – это свидетельства удивительной наблюдательности и беспощадной откровенности, часто невозможной взрослому человеку. Дети замечали явления быта, приметы войны более точно, чем взрослые, лучше реагировали на все происходящие перемены. Их дневники ближе к земле. И потому их свидетельства, их доказательства подчас гораздо важнее для историков, чем дневники взрослых».
 
Воспитатель 2: Читать их трудно и больно, но надо. Надо, чтобы протянулась ниточка от них – к нам. Чтобы мы хоть чуть-чуть поняли и почувствовали их боль, их страх, их надежду, их силу и веру. Как это важно сегодня, когда мы понимаем, как хрупок наш мир.
 
Воспитатель 1: Мы говорим «Война» и первые ассоциации – Родина, подвиг, патриотизм. И, наверное, это правильно. Но это не все. А что мы знаем о детях на войне? Как они жили, о чем мечтали, где находили силы, чтобы превозмогать холод, тяжелую работу? Ведь многие дети наравне со взрослыми работали на заводах, на полях. А дети блокады, на долю которых выпали сполна и холод, и страшный голод, и ежедневные смерти родных, соседей, друзей. Что давало им силы жить?А ведь они жили, жили, а не просто выживали. И в их дневниках бьется эта жизнь, с житейскими мелочами, с обидами, первыми влюбленностями. И еще, практически каждый пишет о книгах. В обледеневшем, промерзшем насквозь городе, без света, без воды, без топлива, без канализации – средневековые условия! Под непрерывными обстрелами – они читают! Пушкин, Жюль Верн, Горький, Толстой, Оскар Уайльд.
 
Воспитатель 2: Мы прочтем только отрывки из нескольких блокадных дневников. Не во всех них есть конкретные адреса, но, наверное, это и неважно. Ведь каждая улица, каждый двор Ленинграда – Петербурга видел ужасы блокады и смерть. Поэтому и назовем эту экскурсию именно так: «Память нашего двора».
 
Воспитатель 1: Мы пройдем с вами по улице Лизы Чайкиной (до 1952г. она называлась Гулярной), пройдемся по Александровскому парку, дойдем до Сытного рынка и по Введенской вернемся через ул. Л. Чайкиной в Академию. Итак, отправляемся.
 
Воспитатель 2: Обратите, пожалуйста, внимание на дом 25. На нем размещена мемориальная доска. Здесь с 1937 по 1942 год жил выдающийся русский художник Иван Яковлевич Билибин, создатель знаменитых картин на сюжеты русских сказов и былин. Вы знаете его удивительные иллюстрации к сказкам Пушкина. В 1936 году он вернулся из эмиграции и поселился в Ленинграде.
 
Воспитатель 1: В сентябре 1941 года, в возрасте 66 лет, художник отказался от предложения наркома просвещения эвакуироваться из осажденного Ленинграда в глубокий тыл. «Из осажденной крепости не бегут, ее защищают», — написал он ответ. Под фашистскими обстрелами и бомбежками художник создает патриотические открытки для фронта, пишет статьи и обращения к героическим защитникам Ленинграда. Эта квартира стала жертвой бомбёжки, и живописец переселился в подвал Академии художеств, где он до войны преподавал. В начале февраля 1942 года он скончался в академической больнице от истощения и был похоронен в братской могиле профессоров Академии художеств возле Смоленского кладбища.
 
Воспитатель 2: На момент установления полной блокады в городе оставалось около трех миллионов человек, в том числе 400 тысяч детей. Следует сказать, что точных цифр нет, все они приблизительные. И вряд ли кому когда-нибудь удастся установить точные. Но цифру- 400 тысяч детей вы запомните.
Почему так много людей, а, главное, детей осталось в городе. Тут очень много причин: и быстрое продвижение немецкой армии (уже к 8 сентября они взяли Шлиссельбург и замкнули кольцо блокады), и просчеты командования, которое считало, что город будут брать штурмом и готовилось к этому. Было и нежелание людей покидать родной город. Тогда никому и в голову не приходило, какую страшную участь готовили фашисты для Ленинграда. Вот запись из дневника тех дней.

Ученик: Дневник Гали Зимницкой. 21 августа 1941 года ей исполнилось 14 лет
1941, 22 июня. Война! Когда по радио зазвучали тревожные слова, мы с бабушкой Сашетой были одни в квартире. Мама и отчим уехали к друзьям на взморье. Я лихорадочно искала резиновую купальную шапочку и не вникла в смысл слов. Во дворе нетерпеливо галдели ребята, поджидая опаздывающих. День был жаркий, и всем хотелось купаться. Бабушка поймала меня за руку и сказала трясущимися губами: «Галюша, война!» Я прислушалась: «Гитлер… Германия напала… без предупреждения… вероломно…». Тогда я подошла к окну и крикнула: «Ребята, война!». Купаться в этот день мы не поехали.

10 июля. Наши старшие товарищи постепенно исчезают. Ушли добровольцами на фронт Сережа (брат Люси Курьяк), Рома Подскочий, Коля Жуковский (брат Леши), Коля Герасимов, Тоня Осипова, Луся Лунева. Теперь во дворе не играют в волейбол, не стоят ребята у парадной двери, за что их раньше многие осуждали. Остались мы – подростки от 12 до 16 лет. Да и нам стало не до игр. Другие дела и заботы отвлекают нас от бездумной жизни, тревожат наши детские души. (…)

30 июля. Сегодня мама и дядя Миша пришли с работы очень расстроенные (они работают на заводе «Прогресс»). Им объявили, что завод срочно эвакуируют. Ехать нам всем. Сердце мое оборвалось от такого сообщения. Уехать из Ленинграда! Расстаться с ребятами, со всеми нашими делами! Для чего я училась перевязывать раненых? Для чего мне дядя Миша принес детский противогаз? И вдруг бабушка, моя милая Сашета, заявляет, что она остается в городе и не сдвинется с места, что бы ни было. Тогда я тоже заявляю, что остаюсь с бабушкой. На протест мамы у меня истерика. Давно я так не ревела! Родители опешили и ушли в спальню совещаться. Что будет? Я твердо решила не ехать.

2 августа. Мы с бабушкой «перетянули». Мама и дядя Миша остаются с нами. Оказывается, на заводе продолжают работать некоторые цеха, изготавливающие продукцию для ленинградского фронта. Мама работает на револьверном станке, она нужна здесь. Отчим – настройщик станков – тоже пригодился. Все уладилось, родители повеселели. Они признались, что тоже не хотели уезжать.

Воспитатель 1: «Я твердо решила не ехать», — записала Галя в дневник, и, как будто волею маленькой девочки, семья останется в блокадном городе. Выживут не все.
Был и еще сложный момент. В первый период эвакуации (с 29 июня по 27 августа) из города было вывезено почти полмиллиона человек, из них 395тысяч детей. Но беда в том, что большинство из них было отправлено под Новгород, Псков, Тихвин, куда очень быстро приблизились фашисты. И 175 тысяч детей вернулось в город. Беженцы тоже приезжали в Ленинград.
 
Вспоминает Людмила Васильевна Пожидаева: «Мне было семь лет, когда началась война. В первых числах июля наш детский сад погрузили в телячьи вагоны и повезли в район Новгорода. Разместили нас в двухэтажном здании школы. Однажды, когда мы гуляли во дворе, на улице поднялась невероятная суматоха. Где-то что-то ухало, стрекотало, грохало. Вдруг по улице прогромыхал танк с черно-белыми крестами. Увлеченная этим зрелищем, я не заметила, как дети разбежались. Среди грохота чудом услышала, что меня зовет воспитательница. Я отцепляюсь от забора и бегу к ней. Слышу за спиной нарастающий свист. Земля подо мной вздрогнула, затем меня подняло вверх на горячей воздушной подушке и сильно ударило о стену дома. Потом взрывной волной поволокло по гравию двора, чулком снимая с меня кожу.
Много лет спустя узнала, что нас отбил у немцев истребительный отряд. Затем была железнодорожная станция Лычково, верхняя полка в вагоне, засохшие кровавые бинты. Весь вагон пропах кровью. И вообще, стоял невыносимый смрад, поскольку ночных горшков не было. Пить детям практически не давали из-за отсутствия воды. Ко всем прочим бедам эшелон постоянно бомбили… Во время налетов поезд либо мчался вперед, подавая непрерывный гудок, либо резко останавливался. И тогда те, кто был способен, выпрыгивали из вагонов и разбегались…
Дальше вообще ничего невозможно объяснить — только одни вопросы. Почему нас, раненых детей, высадили из вагонов? Был ли это налет или какие-то другие обстоятельства? Только вдруг поезд стал тихо от нас уходить. Все уехали, а небольшая группа детей, которые не могли передвигаться самостоятельно, осталась под откосом. Полураздетые, голодные, беспомощные, без взрослых, мы от перепуга орали до изнеможения. Потом, как котята, сбились в одну кучу. Вдруг, именно вдруг, кто-то стал выхватывать нас из нашей дрожащей кучи и бегом уносить с поля. Теперь, спустя десятилетия, я полагаю, что мы были спасены одной из отступавших частей Красной армии, которая случайно наткнулась на нас. Через некоторое время я вновь оказалась в Ленинграде. В городе было еще спокойно: не стреляли, не бомбили»

Воспитатель 2: Пойдем дальше. Мы дошли с вами до Александровского парка. Справа Зоопарк. Он работал всю войну. Каких сил его работникам стоило сохранить часть животных…
В блокаду, в холод, в голод, без тепла, света и воды… Мне было 8 лет, когда я попала сюда в первый раз. И я помню пожилую женщину, которая работала в блокаду и ее рассказ о том, как в огромной бочке они возили воду из Невы, чтобы наполнять бассейн водой для бегемотихи Красавицы. Летом 1942 года зоопарк открыли для посетителей. Можно только представить, сколько радости принесло это ленинградцам.
 
Воспитатель 1: И еще хочется сказать, что в лютую зиму, когда разобрали все деревянные сараи, все заборы, когда в буржуйках горели столы, стулья, книги – все, что могло дать хоть чуточку тепла, ленинградцы не рубили деревья в парках и садах. Не рубили, сохранили их. Давайте присядем и попробуем погрузиться в атмосферу того времени.
 
Воспитатель 2: Блокада не сразу показала свои «когти». Продовольственные карточки были введены в Ленинграде 17 июля, то есть ещё до блокады, однако это было сделано лишь для того, чтобы навести порядок в снабжении. Город вступил в войну, имея обычный запас продуктов. Нормы отпуска продуктов по карточкам были высокие, и никакой нехватки продовольствия до начала блокады не было. Поэтому многие даже не выкупали все продукты.

Воспитатель 1: Совсем скоро карточки станут на вес золота. Снижение норм выдачи продуктов впервые произошло 2 сентября. Ленинградцы не забудут катастрофический пожар на Бадаевских складах: вражеская авиация целенаправленно била, и 8 и 10 сентября склады сгорели, город лишился продовольственных запасов. Говорили, что сахар тёк оттуда прямо по земле. И многие собирали эту землю и вымачивали – получалась сладкая водичка.

Воспитатель 2: В октябре жители города почувствовали на себе явную нехватку продовольствия, а в ноябре в Ленинграде начался настоящий голод. Запасы продовольствия доставлялись в город как по воздуху, так и по воде через Ладожское озеро до установления льда. Пока лёд набирал достаточную для движения автомашин толщину, движение через Ладогу практически отсутствовало. Это были самые тяжелые, самые страшные дни, с 20 ноября по 25 декабря 1941года. Тогда и появились те самые «сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам».

 
Воспитатель 1: Блокадный хлеб – это пищевая целлюлоза 10%, жмых – 10%, обойная пыль – 2%, выбойки из мешков – 2%, хвоя – 1%, ржаная обойная мука – 75%. При выпечке этого хлеба формы для выпечки смазывали соляровым маслом (другого не было). И этого хлеба полагалось всего 125 грамм на человека в сутки. Как они жили – пусть расскажут сами.

Ученик: Дневник Леры Игошевой
31 августа 1941 года. (…) Но время теперь такое тяжелое, люди нервные, раздражительные, и мне вдруг стало казаться, что Мама и Папа совсем не любят меня. Они часто сердились, и я, в конце концов, стала чувствовать, что не люблю их. Недавно Папу взяли на окопы, а у нас с Мамой произошло «объяснение». Поругавшись с ней, я немножко, правда, театрально и надуманно сказала: «Ты думаешь, я люблю тебя?.. А любить-то ещё так хочется…» Это произвело на Маму, да и на меня большое впечатление, я заплакала, и мы потом помирились. Я немного успокоилась, и стало лучше. Еще опишу один случай. Я потеряла талоны от карточек на 200 г мяса и 200 г сахару. Мама посердилась, и я решила не есть сахара и масла – пила пустой чай, ела простую булку. К удивлению, это было не так трудно. Я выдержала дней 8-10. Потом пришлось кончить диету, т.к. Мама стала сердиться. Сейчас дома все благополучно. Живем с Мамой дружно, почти не ссорясь.

9 сентября 1941 года. Спешу все описать. Вчера ленинградцы получили боевое крещение. Тревога началась в 7 ч. вчера. Я, как обычно, пошла считать людей, вдруг воздух задрожал, раздалась стрельба из зениток, слышались разрывы бомб вдалеке, в воздухе появились немецкие самолеты. Меня стрельба застала на лестнице, ведущей к бомбоубежищу. Я не могу определить, а тем более написать, какие чувства овладели мной. Знаю только, что ноги и руки дрожали, а сама я старалась не бояться. Тревога длилась часа полтора. Вначале самолеты летели, и был бой прямо над нашей улицей, нашим двором. Все небо было усеяно мелкими белыми облачками от взрывов зенитных снарядов. Затем бой удалился от нас, выстрелы стали слабее, а издалека, со стороны Невского, но гораздо дальше, стали видны два огромных столба дыма. Дым поднимался кверху, расходился тучей, и скоро все небо покрылось темным облаком с краями, розовеющим от вечернего солнца. Чем-то роковым казалась эта туча. Мы, связисты и санитары, сделали все, что могли: приготовили медикаменты, помогали в убежище, «ободряли» людей, боевой службы нам пока нести не пришлось. (…)
Ну а сейчас вот я пишу в дневник. Сердце тревожно бьется при звуке, похожем на звук полета бомбы, не за себя, конечно, но бьется. Я теперь стараюсь привыкать быть спокойнее, мне не верится, что что-нибудь может со мной случиться, я теперь, пожалуй, верю в судьбу и… Сейчас схожу за завтрашним хлебом. Затем буду приготовляться – сошью карман для сухариков и т.д. Не решила еще, брать ли во время тревоги с собой дневник. Пожалуй, возьму.

7 октября 1941 года. Ночь. Дежурю в конторе. 5-го, в выходной, мы с Папой кушали в «Астории». Стояли часов 6 в очереди, поели очень неважно. «Астория», «Астория»… Я первый раз была в большом ресторане и весьма разочаровалась.
Мы с Папой теперь решили больше не стоять в очередях в выходной. А кто знает, может быть, и придется. Теперь такое время. С едой все хуже. Говорят, что с 15-го опять убавят хлеб. Что будет? И положение на фронтах весьма плачевное. Немцы близко от Ленинграда. Кругом идут бои. Чем все это кончится?
Говорят, что с 15-го откроют школы. Хоть не очень верится, но надеюсь. Как хорошо было бы!..

15 октября 1941 года. (…) Сводки передают очень плачевные. Уже немцы рвутся к Москве – Калининское направление, юг весь занят (Киев, Мариуполь, Брянск и другие большие города).
Я теперь каждую ночную тревогу уношу с собой дневник. Может быть, это я сама придумала из-за своего сейчас одиночества, или действительно на меня это повлияло, но вот уже много дней, как я думаю о Фимке. Думаю, когда ложусь спать. Лежа с закрытыми глазами, я представляю его себе, вижу снова школу, вспоминаю различные случаи. Глупая, какая я глупая. Я думаю, где он сейчас, что с ним? Мне он уже несколько раз приснился.

26 октября 1941 года. Сейчас вечер. Папа уснул на оттоманке, Мама в кухне. Я сижу за столом в большой комнате и пишу. Рядом книжка – я перечитываю «Девяносто третий год» Гюго. Какая хорошая вещь. Я наконец закончила «Войну и мир». В целом очень мне понравилось, но я совсем не согласна с Толстым: как он пишет о Наполеоне, о Кутузове. Жалкие людишки, игрушка судьбы, ярлычки событий. Совсем не такими я их представляла раньше, да и представляю теперь…

29 ноября 1941 года. Не писала больше месяца. Как много пережила и передумала я за этот месяц. Постараюсь написать все по порядку.
С 3-го по 6-e были четыре счастливых дня. Открылись школы. Очень много новых впечатлений. В школе всего 5 классов. (…) Вообще условия занятий совсем иные – тем более что помещений неповрежденных мало – кабинеты. Занимаемся в галошах, пальто висят в классе, портфель всегда с собой, в тревогу идем в убежище, в перемену сидим в классе. Все это, конечно, мешает учиться, но я рада, очень рада школе, в ней имеешь занятие. В школе же нам давали еду – суп и кисель.
Но, увы, прошли эти счастливые дни, оставив лишь приятные воспоминания. Бомба упала напротив школы и не разорвалась – не занимаемся. Так длится почти месяц.
У Вали З. в бомбежку погибла мама. Бедная, что переживает Валя, что чувствует? Я вдруг почувствовала, что надо сходить к Вале. Была у нее. Быть может, некстати, но, думаю, она меня поймет.
Праздник 7 ноября прошел вяло. День отметился хорошим питанием – достали брюквы. Что же, теперь и это хорошо.
Это случилось 16-го. Прошло уже много дней, так что воспоминание не очень ярко. В наш дом, во двор, попала фугасная бомба. Упала она удачно – только одна жертва. У нас вылетели стекла и рамы. Был большой переполох, немножко страшно. Сейчас вспоминаю обо всем уже спокойно. В те дни меня брало раздумье: жили люди, имели свои важные дела, много дел, а вот упала бомба – и все собрались, и копошатся, и починяют свои жилища, позабыв обо всем другом, и дом шумит, словно муравейник.
Настали тяжелые дни – дни тоски, апатии и физического страдания. Жаль, что нет школы – нет цели, занятия. Все пусто и тяжело. Целые дни хожу по очередям, мерзну дома, а вечером собираемся все и готовим еду. И еще хорошо, если она есть.
Чувствуешь, что опускаешься, что бесцельно проводишь время, но что же поделаешь… Вот тут-то и появилось у меня новое в отношениях с родителями. Я буквально влюбилась в свою Маму. Дома она приберет все, помоет, как простая хозяйка, а потом оденется лучше и идет на работу, как прекрасная дама. Милая Мамочка, я так полюбила тебя за это время. Как-то раз мне удалось сделать для нее все так хорошо — она пришла с дежурства иззябшая, утомленная, я встретила ее ласково, все было убрано, чай готов; она была довольна. A мне было так приятно!
Голод – одно из страшных физических страданий. Как и другие физические страдания, его нельзя передать полностью на словах или в письме — его надо испытать. Это страшное чувство: хочется есть. Хочется есть, что-нибудь – хлеб, картошку, дуранду, мясо, сахар, шоколад – лишь бы есть, лишь бы побольше. Остальные чувства и мысли притупляются, думаешь о еде, о прошлой еде, о будущих счастливых временах. В будущем ставишь себе первую проблему – насытиться; представляешь, как устроишь жизнь…
Утром каша, обязательно вкусная, горячая каша с маслом. Потом чай или какао, хлеб, булка, сахар, всего много, всего в избытке… Смешно, но об этом думаешь часто, очень часто. Кажется странным, как можно было раньше так мало есть, как можно было уделять так мало внимания питанию и т. д.»

20 декабря 1941 года. Опять прошло много времени. Завтра исполняется 2 года моему дневнику. Чем-то отметится этот день? Обещают прибавку хлеба – вот хорошо бы! Жизнь идет своим чередом, однообразная, обыкновенная, тяжелая.
Мы сейчас печем и едим лепешки из клея декстрина (Папа достает через работу) с пайковым хлебом. Получается хорошо, поддержка большая, но все еще мало, ещё едим далеко не досыта, еще ощущается голод.
Сейчас вводим еще один необычный продукт – дафнии. Папа узнал от научных работников, что можно варить суп из рыбьего корма – дафний (я же проходила их по зоологии). Они продаются (вернее – пока продаются) в зоомагазине по 40 рублей за кг. Папа купил 5 кг, и вот мы пробуем. (…)

ВТОРАЯ ТЕТРАДЬ
13 января 1942 года. Подошел и прошел Новый год. Мы его немножко встретили да около 12 ч. и уснули. Сначала мне очень хотелось отпраздновать сам момент Нового года, я спорила, плакала, а потом – ничего. Пусть весь год я буду спать так же сладко.
Сейчас очень, очень тяжелое положение в городе. На Новый год, на январь возлагались такие надежды. А на деле – никаких улучшений. Хлеба все те же 200 г, продукты вот только сегодня стали давать за 1-ю декаду. Люди мрут, как мухи. За день в городе умирают десятки тысяч от голода. В перспективе – ничего. С фронта никаких отрадных известий. Блокада все еще не прорвана.
Эти дни Папа на бюллетене. Мама сегодня тоже дома – все-таки полегче, а то несколько дней назад Папа сказал: «Я, вероятно, умру от голода». (…)
Дома отношения с Папой и Мамой хорошие. Голод очень сближает. Я начинаю понимать многие новые вещи. Я лучше узнала Папу, Маму, их хорошие и плохие черты, лучше узнала и себя. (…)
Только бы пережить! Когда все это кончится? Сейчас на горизонте ничего отрадного, никакого утешения.

28 февраля 1942 года. Сегодня мне исполнилось 15 лет. Как не похож этот мой день рождения на то, что я ждала, о чем мечтала. Много писать не буду – нет сил и желания, всего не описать, да и просто все это я и так буду помнить всю жизнь.
18-го умер Папа. О, как просто все это случилось. Болела Мама, Папа жил на Почтамте, был в стационаре и немножко подправился, потом вдруг заболел поносом, ничего не ел, стал чахнуть и… около часа дня 18-го умер там же, на Почтамте. Я провела у него предпоследнюю ночь, Мамочка – последнюю. Мы сделали все, что могли, но было уже поздно. Врач говорит, что Папа был обречен уже с декабря – января, что третья степень истощения уже неизлечима.
Да! Не думала я, что четырнадцати лет останусь без отца. Я даже не могу осознать всего ужаса положения. Как тяжело видеть, как погибает человек от истощения, а у нас в это время как раз стали появляться продукты. Милый, как он хотел жить! Он и не готовился к смерти, и не думал о ней. Он даже не наказывал нам, как жить, что делать.

28 апреля 1942 года. Два месяца не писала. За эти месяцы прошло еще много тяжелых событий. В марте у меня украли продуктовые карточки, мы с Мамой после всех наших «добавок» остались ни с чем. Я очень расстроилась, я боялась стать причиной гибели Мамы, да и вообще жутко было подумать, как мы будем жить месяц в голодном городе без карточек. Но… быть может, все к лучшему. Теперь, когда это уже в прошлом, могу писать спокойнее. Все обошлось благополучно. Мы стали продавать и менять вещи: мебель, патефоны, папочкины часы и другое, и прожили неплохо по теперешнему времени, во всяком случае, имели мы даже больше, чем «полагалось» по норме. Мы еще больше сблизились с Мамой. Когда сидели без карточек, лучше узнали людей, почувствовали, какие сердечные и отзывчивые М.И. и М.О. Гейн, которые от своего мизерного пайка отрывали частичку для нас. И, наоборот, «родной» дядя Боря оказался более чем жестоким и бессердечным. Из грустных событий случилось вот что: умерла тетя Софа, у Гейн лежат Эрик и М.О. почти при смерти и, что для нас особенно тяжело, мы не нашли Папочкиной могилки на кладбище…
Но в целом все-таки стало полегче. Весна дает о себе знать. Город оживает – пошли трамваи, открываются кино, магазины, парикмахерские.

12 мая 1942 года. Теперь, когда стали питаться лучше, стала и лучше работать голова, восприимчивее мозг. Часто задумываюсь о своей судьбе, о том, что надо навсегда вычеркнуть из жизни понятие об отце, о моем дорогом Папе, что никогда больше он не будет работать и отдыхать с нами. Зимой я была в каком-то оцепенении, а теперь все это чувствуется ясно-ясно, и жутко становится.
 
Воспитатель 2: В начале блокады Лере было 14лет. Вместе с мамой она эвакуировалась в 1942 году по Дороге жизни, поступила в Онежскую военную флотилию, затем во фронтовой госпиталь. Закончила математический факультет Ленинградского университета и более полувека преподавала математику в Политехническом институте на Дальнем Востоке. «Мама» и «Папа» в дневнике Леры – всегда с большой буквы.

Воспитатель 1: Тяжело это слушать. Давайте пойдем дальше по направлению к Сытному рынку. Где-то в этих домах, рядом с парком, жила с родителями Альма Орехова. Ей было 9 лет. Она вспоминает один из самых страшных дней, который на Петроградке называли Кровавым воскресеньем. В разгар блокады, когда улицы уже обезлюдели, на Сытном рынке в конце недели все еще собиралось много народу. Туда отправлялись те, кто надеялся что-то продать или обменять на хлеб. В одно из воскресений они отправились на Сытный рынок, и тогда по нему ударил враг.
 
Ученик: Из воспоминаний Альмы Ореховой
«Разбегались кто куда. Были люди, которые принялись грабить ларьки. Рядом с рынком у нас жили бабушка с дедушкой, и вроде бы нам стоило бежать прятаться к ним, но мы запаниковали и побежали туда же, куда и все. И нас это спасло. На том перекрестке, который нам надо было бы пересечь по пути к родным, погибло столько людей — их грузили автобусами.
Однажды была особенно долгая тревога. Мы прятались в газоубежище. А затем оказалось, что на дом, который связан с нашими дворами, упал снаряд и засыпал людей в соседнем бомбоубежище. Их откапывали и приносили нам. Один мальчик, маленький, с огромными глазами, постоянно кричал: «А больше стрелять не будут? Больше стрелять не будут?»
 
Воспитатель 2: Тогда пятиэтажное здание превратилось в картонный макет: фасад срезан, но мебель и обстановка не тронуты, и в одном туалете горит электрическая лампочка. Вскоре разбомбили и Народный дом (сейчас Мюзик-холл, вы знаете это здание) в парке Ленина, где был стеклянный ресторан, стеклянный театр и своеобразные «американские горки» с башенкой. И тем, кто наблюдал за разрушением даже с Кронверкского проспекта, было жарко от разгоревшегося пламени.
Вспоминала она и как бежала искать маму, которая не вернулась с работы после мощного обстрела. Как на улице Лизы Чайкиной (может быть, рядом с кинотеатром, на месте которого выстроили Академию?) видела лужи крови — девушку ударило взрывной волной об угол здания. Как в Татарском переулке раненую женщину грузили в скорую, а она боялась подойти – вдруг это мама. И о том, как вводили карточки.
 
Из воспоминаний Альмы Ореховой (продолжение — читает ученик)
«К ним серьезно не относились. Даже не выкупали всех продуктов, которые были положены. Потом, конечно, быстро гайки завинтили. Ели мы и столярный клей, и свиную шкурку разваривали, из которой думали тапочки шить. Я считаю, что мама нас спасла от смерти. Ей кто-то посоветовал пойти в птичий магазин и купить корм для птиц — чечевицу, с камнями и прутикам. Она взяла целый пуд. А потом поехала под бомбежками в пригород на поле собранной капусты — обычно после сбора оставляют нижние зеленые листья. Она набрала целый рюкзак этих листьев, и мы хряпу засолили. Это было самое лучшее, что мы ели».

Воспитатель 1: Давайте зайдем во двор, самый обычный питерский двор на ул. Введенской. Он ЭТО видел. А мы послушаем.
Голод, наступивший в городе, давался тяжело всем, но детям было тяжело вдвойне, втройне. Они еще не умели заставить себя не думать о голоде и от того страдали еще больше. И оттого так много пишут они в своих дневниках о еде.
 
Ученик: Дневник Тани Рудыковских-е
Тане было всего девять лет, когда на её глазах начала умирать от голода семья Рудыковских, а сама она взялась за дневник.
Таня вела свои блокадные записи ежедневно, на сшитых клочках бумаги, которые приносила мама-учительница из школы, в доме в Озерках – тогда это были дачи на севере Ленинграда, сейчас одна из станций петербургского метро. В Озерки семья переселилась из городской квартиры за несколько лет до войны. На дачах было спокойнее. До поры. В ноябре 41-го перестали ходить трамваи, ослабевший отец уже не осиливал 10-километровый путь до города, до завода «Красный выборжец», работала одна мама. А Таня, взяв пример со старшего брата и отца, решила вести дневник – начала с нового, 1942 года.
 
Январь, 1942 год
5-е. Ветерок, не холодно, снег, пасмурно. Утром винегрет. Геля привез с Каменки полные ведро и ящик брюквенных и немножко картофельных очисток. В обед кислые щи и по две котлетки из кофейной гущи, брюквенных и картофельных очисток. На вечер по одной такой же котлетке. Мама ездила с учениками в театр на елку, на Фонтанку, там был обед из трех блюд: суп рассольник, котлета с гречневой кашей и желе. Ездила туда и обратно поездом.

6-е. Морозно, ветер. Утром по две таких же котлетки. На обед рассольник и две маленьких и две больших косточки. Вечером Геля выносил Борзику, а Борзик исчез. Мама пошла искать и не нашла. Борзик пропал, съели. Вечером чай с вареньем и пол рюмки вина, две лепешки из картофельных и брюквенных очисток.

7-е. Ветер, немножечко шел снег, морозно. Утром две котлетки из брюквенных и картофельных очисток. Эти котлеты будут называться «лепешки №1», вместо кофе полторы чашки какао, 1 печенина и хлеб с маслом. На обед рассольник, 2 косточки, 2 кусочка печенки, по 3 с четвертью блинка. Я выпила чашку чая и 3 чашки воды. Вечером столовая ложка пшенной каши, чай с вином.

9-е. Морозно, ясно, солнечно, тихо. Утром по столовой ложке мучной каши. У меня выступила на лице и груди сыпь, папа мерил температуру, было 36,3, а мама хотела вызвать доктора. В обед грибной суп с последними белыми макаронами и кости. Вечером 4 ст. ложки мучной каши, чай с вином.

10-е. Я не вставала, был доктор. Мороз, ясно и тихо. Не помню, что ели, т.к. записывала за 10, 11, 12-го числа.

13-е. Мороз, ясно, тихо. Я встала. На завтрак жидкий суп с лапшой. Выменяла у бабиньки за 3 кусочка сахара кусок хлеба. Играла на пианино, вытирала пыль. Обед: суп с картошкой и пшенкой, кости. Вечером по две ст. ложки жареной картошки, 1 бублик. Зажигали елку. Так празднично потому, что по-старому Новый год. От половины седьмого до семи часов дали электричество.

16-е. Сегодня у бабиньки день рожденья, ей 79 лет. На завтрак кофе с молоком, суп с лапшой. Я подарила полторы печенины, 2 кусочка сахара, 1 фисташку. Мама сахар, папа картошку, а Геля ничего. В обед суп с корешками и 3 уполовника манной каши. На ужин жирный суп с лапшой, бабинька дала всем: сухарик и четверть конфетки, еще мама достала булку, и поэтому было по куску хлеба и по куску булки. Снег, тихо, нехолодно.

17-е. На завтрак суп с лапшой. Пропала Кимка, говорят, что издохла. В обед борщ, кости, одна лепешка №1.
Геля ездил на Каменку, привез костей и немного брюквенных очисток. Маленький ветер, ясно, прохладно. На ужин суп с лапшой. Мама ушла в школу дежурить.

19-е. На завтрак 2 кости и 1 лепешка №1. В обед суп с гречневой крупой, маме отлили. Вечером кости. Умер дядя Федя. Мама привезла из города: папе 200 гр хлеба, мне и Геле по маленькому кусочку шоколада, простыню, полотенце, два куска клея. Мороз, тихо, ясно. Разобрали елку.

24-е. Мороз, ветер, ясно. Завтрак: 3 ст. ложки пшеничной каши, кофе с молоком, хлеб с маслом. Геля ездил на Каменку и ничего не привез. В обед грибной суп с лапшой, пол уполовника гречневой каши. Прибавили ХЛЕБА!!! Служащим 300 гр, детям и иждивенцам 250 гр, рабочим 400 гр! Папа чувствует себя хорошо.

25-е. Сегодня у мамы, меня и бабиньки именины. Мама подарила кусок пиленого сахара, бабинька печенину и кусочек сахара, папа кусок хлеба с маслом, на котором лежало 4 кусочка сахара и ягоды из-под наливки (иначе – торт). Геля 4 простых карандаша. На завтрак 4 оладьи, кусок хлеба с маслом, кофе с молоком. Папа вставал с нами завтракать, обедать и снова ложился. На обед 4 пирожка с рисом, рассольник, 3 уткиных косточки с чуть мяском, 3 половника киселя. Мороз, ветер, ясно, солнце. Вечером папа встал, играл на пианино, а мы танцевали, потом все вместе ужинали. Ужин: 3 ст. ложки винегрета, 1 сушка, 1 чайная ложка вина. (…)

Февраль, 1942 год
2—е. Мама в 7 часов утра ушла в магазин и пришла полдесятого, принесла 900 гр сахарного песку. На завтрак по тарелке мучного супа, 2 лепешки № 1, с хлебом. (На завтрак и ужин мы едим супы из столовой без разных корешков, а просто вода и засыпка, уже готовый, только подогреть. На обед мы готовим дома, с корешками.) Мама потеряла свою хлебную карточку, но не всю, а часть. Она уходила опять на Муринский за папиными карточками и не достала, так обидно.

3-е. На завтрак чуть-чуть жареного мяса с лапшой. Мама опять пошла на Муринский за карточками в 11-м часу утра. Когда она доставала капусту для щей, она дала Геле и мне немного капусты, а когда после кофе вышла на кухню, то я слышала, как мама его ругала, наверно, он полез таскать капусту. Я сама дала себе слово 25 января, что не буду таскать, и с тех пор ничего не брала. На обед щи кислые, две кости.

6-е. Мама ушла в 3 часа ночи в магазин в очередь. Геля ходил ее сменить в 9 ч утра, по не смог, его не пустили, а мама была уже в дверях. На завтрак суп горох. В обед суп с клецками (клецки из ржаной муки, так просто, вода и мука, вот и тесто). Клецки мы выловили и ели отдельно со сливочным маслом, 1 кусок хлеба тоже с маслом. Ясно, солнце, тихо, мороз. На ужин 4 картошины, кусок хлеба с маслом. УМЕР Юзик в 5 ч утра, сегодня.

8-е. Воскресенье. На завтрак суп с белой лапшой, вместо кофе – какао. Мама хватилась подсолнечного масла, а там вода. Оказалось, Геля выпил масло и налил воды. В половине десятого утра папе было худо, он был близко от обморока. Говорил, что больно очень живот. Я, мама и Геля довезли его в кресле до столовой печки, а оттуда кое-как довели до сундука, где он лежал. На обед суп с рисом (густой), вареная свекла с двумя маленькими тефтельками. На ужин хлеб с маслом, все.
Дальше начинаю другой дневник.

Тетрадь №2,1942 год
4-е. Папа не встает с восьмого числа. На завтрак студень из клея (не знаю из какого). К обеду встал папа. В обед суп с клецками (жидкий), клецки выловили из супа и ели отдельно с маслом, мне 3 чайные ложки киселя, Геле – 4, остальное мама разделила бабиньке, папе и себе. Нам с Гелей дали меньше, т.к. бабинька видела, как Геля таскал кисель. Пасмурно, холодно, тихо. Папа опять стал вставать с нами кушать. На ужин немного такого же студня из клея, как утром. Приходила т. Анфиса сказать, что увели Нэльку (ее собаку).

11-е. Завтрак: 4 ст. ложки жидкой каши из ржаной муки, а папе пол черной миски. ПРИБАВИЛИ ХЛЕБА!!! Иждивенцам 300 гр, служащим 400 гр, детям 300 гр. Мы будем получать 1 кг 600 гр хлеба. К обеду папа не вставал, т.к. ему утром было худо. Обед: суп с пшенной крупой. Теперь, пока мама стала брать из школы, в столовой, а мы дома подбавляем немного корешков и зелени, получается довольно хороший суп, мама кладет масла. Ясно, солнце, ветер, снег, к вечеру ветер стал слабее, а утром сильный-сильный был. Мама ходила в Шувалово за хлебом, ушла в шестом часу, а пришла в десятом. Хлеб принесла. У меня пропал кусок хлеба и кусочек сахара. Ужин: ничего.

21-е. Завтрак: студень из клея, бабиньке немного лапши, потому что она не ест студня. Мороз, ясно, тихо, солнце. Геля достал в кооперативе мяса. Мама опять с 2 до 8 дежурит в детдоме. Обед: грибной суп с рисом (густой). Я вчера целый час играла на пианино. Бабинька вымыла Гелю. К вечеру сильный холодный и резкий ветер. Сегодня я опять целый час играла на пианино. Ужин: 3 ст. л. ячневой каши.

26-е. Завтрак: немного гречневой каши, хлеб с маслом. Достали в кооперативе мяса и гороху. Мороз, ветерок, ясно, солнце. Папа весь день не вставал. Он перестал уже выходить к ужину и завтраку, а вчера последний раз вышел обедать.
Обед: суп с перловой крупой (густой), 1 тефтелька и пол ст. ложки свеклы. Аннушка стирала у нас, ей дали щей, кусок хлеба с горчицей, чай, а бабинька своих 2 куска хлеба, кружку кофе. Мама с 8 вечера до 8 ч утра дежурит в детдоме. Ужин 3 ст. л. пшенной каши, хлеб с маслом.

27-е. В 40 минут девятого утра УМЕР ПАПА. Геля ходил за Савиной (это наш знакомый доктор), она пришла, но папа уже умер. Когда мама пришла с дежурства, она сразу пошла к папе. Целовала и ласкала его, он сделал попытку улыбнуться, но не смог, а из глаз покатились слезы.

Март, 1942 год
1-е. Я лежала, болел бок и была рвота.
2-е. Я встала, но была слаба и не могла записывать.
4-е. Завтрак жареная лапша. Мороз, солнце, ветер. Обед: брюквенный суп, 1 сарделька. Ночью мама дежурит в детдоме. В школе заболели все учителя, и потому работы много, осталось только 2 или 3 учителя и мама. Ужин: хлеб с маслом. Всё.
5-е. Завтрак: котлета (очень вкусная). Мороз, -27, жесткий ветер, но не сильный, ясно, солнце. Я ходила в кооператив, и мы достали мясо. Обед: суп с лапшой. Маме никуда не надо было идти, и она была дома, так хорошо, когда мы все вместе. Ужин: пшенная каша с маслом.

Воспитатель 2: Татьяна Рудыковская закончила Институт киноинженеров, «покоряла» целину, до пенсии работала на ленинградском заводе «Светлана». Подняла троих сыновей. Выпустила 13 сборников стихов. Журналистам на вопрос «Что для вас блокадные дневники» ответила кратко: «Жизнь моя». «Перечитывать их очень тяжело: сначала я поем, и только потом открываю дневник…»
Очень похожие записи в дневнике Юры Утехина. Мы прочтем совсем немного.

Ученик: Дневник Юры Утехина
23 декабря 1941 г. Больше месяца дают 125 г в день хлеба.

25 декабря 1941 г. Сегодня, проснувшись утром, я узнал, что прибавили хлеба, дают 200 г в 1 день. Большая радость. 15-го умер дядя Саша.

20 января 1942. Скоро месяц дают 200 г хлеба, никаких продуктов, мы живем в детдоме, мама и тетя Таня живут вместе, на выходные дни берут нас домой. Ждем прибавки хлеба, надеемся.

20 января, 12 ч. дня. По детским домам прибавили хлеба 50 г, теперь в обед дадут полтора куска хлеба, в 1 день дадут 250 г хлеба. Скорее бы прибавили хлеба в городе маме и родным.

24 января. Большая радость, проснувшись утром, я узнал, что прибавили хлеба. Теперь мама получает 400 г в 1 день, а тетя Таня получает 300 г в 1 день. У нас в детдоме дают 250 г хлеба, как и в городе детям.

29 января. Второй день на завтрак дают кусок хлеба и подслащенный чай, хлеб без всего. Очень плохо с водой. Приходится ездить на санках на Неву. За хлебом большие очереди. Сегодня мама стояла 5 с половиной часов, чтобы получить на себя 400 г и на тетю Таню 300 г. Алик болеет поносом 6 день, ходит 10 раз в день.
 
Дневник житья в детдоме с 20 января 1942 года
20 января. Сегодня ровно 2 месяца, как мы живем в детдоме. Больше 3-х недель на завтрак дают хлеб с повидлом и несладкий чай. (…)

21 января 1942 г. Завтрак – кусок хлеба (можно разрезать на 2 куска) с маслом (10 г), полторы конфетки, кружка несладкого чая.
Обед – кусок хлеба (в 2 раза меньше, чем в завтрак), тарелка пшенной похлебки (одна вода), пшенная каша (как в прошлый раз).
Ужин – как вчера, только кусок меньше. Пшенная каша здорово отдает керосином и дают очень мало.

22 января. Завтрак – как вчера, масло (5 г).
Обед – кусок хлеба, суп с лапшой (7 лапшинок), каша пшенная (2 столовых ложки). Ужин – как вчера, попалась горбушка.

22 января – похороны дяди Саши. (…)

24 января. Завтрак – кусок хлеба, кусочек масла (5 г), полторы конфетки, несладкий чай.
Обед – кусок хлеба, суп с лапшой (2 ложки лапши), два блинчика из черной муки и ложка сахарного песку
Ужин – кусок хлеба, «омлет» (блинчик из черной муки), шоколадная конфетка, кружка чая. Сегодня 24 января в городе прибавили хлеба, мама получает 400 г в 1 день, а тетя Таня 300 г. Сегодня у нас в детдоме был инспектор. (…)

26 января. Завтрак — кусок хлеба, кусочек масла (5 г), сладкий чай.
Обед — кусок хлеба, суп с лапшой (мне не попалось ни одной лапшинки), 2 блинчика.
Ужин — кусок хлеба, яичко, шоколадная конфетка (со жженым маслом), несладкий чай. С базы доставили кур. В обед на суп на 90 человек выдается 2 куры.

27 января. Завтрак — кусок хлеба, кусочек масла, нешоколадная конфетка (как мыло, противно), несладкий чай.
Обед — кусок хлеба, суп с лапшой, два блинчика (из белой муки).
Ужин — кусок хлеба, «омлет», блинчик как в обед, нешоколадная конфетка, кружка несладкого чая. Сегодня в завтрак дали противные конфеты (шоколадом не покрыты, вкус как у мыла).

28 января. Завтрак — кусок хлеба без масла и сладкий чай. Обед — кусок хлеба, суп с лапшой и ершами, лапша. Ужин — кусок хлеба, полтора блинчика, шоколадная конфетка, кружка чая.

29 января. Завтрак — кусок хлеба без масла, кружка подслащенного чая. Обед — кусок хлеба, суп с лапшой, лапша полторы столовых ложки.
Ужин — кусок хлеба, кислый кисель (толщиной с палец). При нас умерло уже 9 человек.

31 января. Завтрак — кусок хлеба, сладкий чай.
Обед — кусок хлеба, мучная похлебка, мучная каша (как вчера).
Ужин — кусок хлеба, кисель кислый. Завтра выходной день, мы идем домой до ужина. (…)

5 февраля. Сегодня на завтрак дали хлеб кирпичиком, кислый. Завтрак — кусок хлеба, кружка подслащенного чая.
Обед — кусок хлеба, бульон от гороха (одна вода абсолютно), ячневая с перловкой.
Ужин — кусок хлеба, кружка кофе. Суп сегодня был даже без осадка от гороха.

6 февраля. Завтрак — кусок хлеба, кружка подслащенного чая.
Обед — кусок хлеба, гороховый бульон, гречневая каша (очень мало)
Ужин — кусок хлеба, кружка кофе.

7 февраля. Завтрак — кусок хлеба, сладкий чай.
Обед — кусок хлеба, гороховый бульон, каша.
Ужин — кусок хлеба.
 
Воспитатель 1: Записную книжку, помещающуюся даже на детской ладони, Юрий Утехин передал в редакцию сам. Сначала показалось, что перед нами записи осиротевшего мальчишки: большая часть блокнота – описание того, что давали на завтрак, обед и ужин в детском доме. Однако выяснилось, что вместе с младшим братом Аликом 11-летний Юра оказался в детском доме лишь потому, что родители, врачи, работали практически круглосуточно. Папа в полевом госпитале – хирургом, мама – участковым терапевтом, ходила по квартирам, оказывая помощь истощённым жителям Ленинграда.
А в воображении их старшего сына мучивший его день и ночь голод рисовал изводящие своей несбыточностью картины праздничного стола, который Утехины накроют после войны. Окорока, куски сыра, бутылки лимонада, бублики, халва, галеты – он всё это рисовал в дневнике. Рядом цены и количество, которое будет куплено в этот счастливый день, когда наконец можно будет наесться досыта…

Воспитатель 2: Семья Утехиных уцелела в войну. После снятия блокады мама эвакуировалась с детским домом в Новосибирскую область, где работала врачом. И отец вернулся с фронта после Победы живым и невредимым. Юрий Александрович Утехин стал доктором технических наук, автором уникальных методик исправления косоглазия и близорукости без операций, с помощью уникальных очков. Его брат Алик, упоминаемый в дневнике, стал известным хирургом.
Два очень страшных отрывка. Однообразное чтение — сводки погоды и блокадное меню: подробные, до крошки. Как будто дети (а они еще маленькие – Тане 9 лет, Юре — 11) пытаются насытиться этими записями, удержать хрупкое чувство едва наполненного желудка подольше…
Но эти дневники еще и перечень смертей близких. В тех же строчках, что и про «блинчик№1» и «омлет» (блинчик из черной муки, как пишет Юра). Вот что блокада делала с людьми. Но они смогли преодолеть и это.
 
Ученик: Я из детства ушел не как все,
А шагнул через пламя взрыва…
В молодом серебристом овсе
Мина мягкую землю взрыла.
Вновь засеяли землю весной,
От дождей оплыла воронка…
Трудно вырасти из ребенка,
Искалеченного войной.
(Глеб Еремеев)

Воспитатель 1: Возвращаемся на ул. Лизы Чайкиной и заходим в еще один двор, хорошо вам знакомый. Но попробуйте представить себе, каким он был зимой 1941 года: нет вашей любимой спортплощадки, кругом сугробы, холод, темень. И по двору бредет мальчик, еле поднимая ноги.

Воспитатель 2: Миша Тихомиров жил в Ленинграде с сестрой Ниной (в дневнике – Нинель), моложе его на год, и с родителями, школьными учителями. «Детство у нас с братом было счастливым. В семье царили мир, согласие, по воскресеньям ходили гулять к Неве, в Зоологический музей, а иногда ездили в Павловск; по вечерам папа читал нам хорошие книги: рассказы Бианки, Пришвина, «Дерсу Узала», «Оливер Твист»», – вспоминает сестра Миши Нина.
В 2010 году в журнале «Звезда» была опубликована большая часть дневника Миши Тихомирова. И в этом же году небольшой книжкой, тиражом всего 300 экземпляров, за счёт собственных средств Нина Тихомирова издала его полностью. «Как самую дорогую из накопившихся за долгую жизнь реликвий» хранит она дневник 15-летнего брата.
 
Ученик: Дневник Миши Тихомирова
8 декабря 1941 г. Начинаю этот дневник вечером 8 декабря. Порог настоящей зимы. До этого времени было еще малоснежие и морозы были слабые, но вчера, после 15-й подготовки утром ударил мороз в -23. Сегодня держится на 16, сильно метет весь день. Снег мелкий, неприятный и частый, пути замело, трамваи из-за этого не ходят. У меня в школе было только 3 урока. (…)
Так как дневник начинает писаться не только не с начала войны, но с середины обычного месяца, необходимо сделать краткий перечень всего интересного, что произошло у нас и как мы живем в данный момент.
Ленинград в кольце блокады; часто бомбардировался, обстреливался из орудий. Топлива не хватает: школа, например, отапливаться углем не будет. Сидим на 125 г. хлеба в день, в месяц мы получаем (каждый) примерно около 400 г. крупы, немного конфет, масла. У рабочих положение немного лучше. Учимся в бомбоубежище школы, т. к. окна (из-за снаряда) забиты фанерой и собачий холод в классах. Дома живем в одной комнате (для тепла). Едим 2 раза в день: утром и вечером. Каждый раз суп с хряпой или чем-нибудь другим (довольно жидкий), какао утром, кофе вечером. До последнего времени пекли лепешки и варили изредка каши из дуранды (теперь она кончается). Закупили около 5 кг столярного клея; варим из него желе (плитка на 1 раз) с лавр. листом и едим с горчицей. (…)

10/XII. Погода все та же. В 6 часов утра мама ходила в очередь за конфетами. Но безуспешно. Вернувшись, сообщила радостную новость: нашими войсками взят снова Тихвин. Приподнятое настроение. Мама сшила первую пару варежек. Замечательные: просторные и теплые. Сегодня сварили суп на два дня из 10 картошек (2 кастрюли), кружки бобов, чуть-чуть лапши и по кусочку мясных консервов. Это уже третий двухдневный картофельный суп (после капусты кажется замечательно вкусным). Послезавтра снова капуста. Это последняя и уже неполная бочечка. Клея по городу нет. При случае запасем еще. Пока он идет у нас замечательно с разными острыми приправами. Затоплен камин. Сейчас будем греться, пить кофе, читать вслух.

11/XII. Сегодня еще радостная весть: наши войска взяли Елец. Потери немцев 12 000 убитыми и ранеными, 90 орудий и т. д. В школе было из-за холода 4 урока. Вероятно, так будет и впредь. Собрались все дома до 2 часов. Поэтому согрелись чаем. Выдано по сухарю и галетине. Обедать сегодня будем позднее. Вокруг упорные, но, по-моему, ложные слухи о прибавке хлеба. Идут разговоры об эвакуации через лед Ладожского озера. Кто говорит, идти пешком 200 км, кто – 250 км.

12/XII. (…) Мама получила за первую декаду месяца 800 г. черных макарон. Сразу же разделили их на 10 частей. Выходит – по неполной чайной чашке на кастрюлю супа. Суп   уже варили с капустой. Папа сегодня ушел в школу на ночное дежурство. Взял 2 одеяла, надел свежесшитые стеганые ватные бурки: ведь в школе лютый холод! Сейчас мы втроем сидим и читаем. Скоро пойдем спать.
Вообще все мы страшно похудели, в ногах и теле слабость, которая особенно чувствуется после пилки дров (даже очень непродолжительной), ходьбы и т. д. Тело все время зябнет, пустяковые царапины и ожоги не заживают очень продолжительное время. Уроки стараюсь приготовлять в школе, раньше ложиться спать. (…)

14/XII. Спали до 11 часов. День прошел незаметно. Варили обед, я доделал микроскоп, но еще не испытал его. Вечером прочли при камине 3 главы «Морского волка». Скоро должны выключить электричество. До этого момента почитаю «Большие надежды» Диккенса. Потом – спать. К вечеру оставил четыре ломтика сушеного хлеба (очень маленьких), кусочек сухаря, пол-ложечки топленого сахара (чаю я не пил во избежание запухания), и будет еще благодаря воскресенью выдача шоколада. Сегодня подсчитал остатки клея – 31 плитка. Как раз на месяц.
В городе заметно повысилась смертность: гробы (дощатые, как попало сколоченные) везут на саночках в очень большом количестве. Изредка можно встретить тело без гроба, закутанное в саван.

15/XII. (…) С некоторых пор все замечают, что у меня опухает лицо. Думаю, поэтому как можно больше уменьшить себе порцию воды. Вообще об опухании: по городу эта болезнь очень сильно распространена. Опухание начинается с ног, переходит на тело; многие умирают. Еще раз подчеркиваю громадную смертность среди населения. Возвращаясь из школы, можно встретить до 10 гробов. (…)

20/XII. В школе сегодня много работали, я по уборке снега (2 часа), папа по разборке дома на дрова для школы. Потом я и еще некоторые ребята поехали на завод за буржуйками для школы и учителей. Завод – у Волкова кладбища. Большое «оживление», масса гробов. По дороге видели неубранный труп на улице… Все это производит очень тяжелое впечатление. Привезли к школе 5 печурок. Потом, погрузив на санки одну, оставленную для папы, поехали втроем домой. Мама страшно обрадовалась: печурка чугунная, цилиндрическая, вес приблизит. 4-4,5 пуда. Приладили к ней самоварную трубу, затопили. Результат великолепный. В комнате сразу стало теплее.

21/XII. День рождения прошел вчера великолепно. Я получил замечательный коллективный подарок: альбом для рисования и великолепно изданную книгу «Античное и новое искусство» с замечательными репродукциями творений великих мастеров. Потом начался обед, состоявший из двух тарелок густого супа с капустой, каши из разваренных бобов сои с лапшой (кажется, никогда не ел такой вкусной!), кофе. К кофе было выдано по кусочку вареной почки, тресковых консервов, хлеба, меда. Из всего этого каждый состряпал десяток миниатюрных бутербродов и с наслаждением, медленно, съел. Кроме того, ко сну мама выдала по нескольку конфет. Организм почувствовал сытость!

24/XII. Настроение не очень веселое, т. к. сводки еще не слышал, во всем теле и особенно в ногах сильная слабость. Ее чувствуют все. Сегодня узнали в школе о смерти учителя черчения. Это вторая жертва голода… Уже не ходит в школу преподавательница литературы. Папа говорит, что это следующий кандидат. Многие учителя еле-еле ходят. Жить было бы можно, если бы получали вовремя наш маленький паек. Но это очень трудно. Да, нужна сейчас Ленинграду немедленная помощь. (…)

25/XII. Сегодня Нинель из-за кашля и насморка, а главное, для сохранения сил не ходила в школу. Мы же, придя в школу, узнали великолепную весть: прибавка хлеба! Получаем теперь по 200 г. Это показатель нашего положения на фронте. У населения приподнятое настроение. Все воспрянули духом.

27/XII. В школу не пошел. Дома наколол дров для печурки, потом лег. У Татьяны Александровны мама достала книгу Беляева «Властелин мира». Кажется, очень интересная. На улице мороз 20. Стекла в узорах.

I-42 г. Продукты еще не получены. Вчера мама взяла на пробу 400 г. «ржаной» (дурандовой) муки. Чайную чашку всыпали в суп. Сегодня попробовали: вкус дает, но и только. Капусту кладем уже только для вкуса, по неполной чайной чашечке. Сегодня мама спекла из части взятой муки и кофейной гущи лепешек и вечером сварила жиденькой кашицы. Все это кажется замечательно вкусным.
Опасность с Нинелиным желудком, кажется, миновала, но папа жалуется на слабость в ногах. Вообще же город вымирает… Смертность огромная; света нет; воды нет; трамваи не ходят; улицы покрыты снегом, который совсем не вывозится… Городу нужна срочная помощь. (…)

9/I-42 г. Мороз не легче. Опять сидел целый день дома. Некоторые изменения в городе: сняты кони барона Клодта с моста через Фонтанку: рядом рассажен сверху донизу бомбой дом. Люди по городу ходят как тени, большинство еле волочит ноги; на «больших дорогах» к кладбищам масса гробов и трупов без гробов, трупы, просто лежащие на улицах, – не редкость. Они обычно без шапок и обуви… Трудно будет выдержать этот месяц, но надо крепиться и надеяться.

16/I-42 г. День богат событиями. Днем совершенно неожиданно явился Алик Портяки. С ним я не виделся месяца 3. Вот настоящий друг! Он притащил мне около литра соевого сладкого молока. За «замором червя» заварили какао с таким молоком, вечером по две ложечки его добавили в кофе. Божественно, невообразимо, неописуемо вкусно! Вечером – второе событие: пришла записка от директора школы, в которой тот сообщал, что папу берут в 11 школу в госпиталь для усиленного кормления и восстановления сил. Это очень хорошо: папа в последнее время жаловался на слабость, и мы очень беспокоились о нем, а там он как следует отдохнет..

1/II-42 г. Февраль! Он начался 15-градусным морозом. Уже февраль! Что-то он принесет с собой? В нашем кружке в последние дни частят разговоры об эвакуации. Слишком отощал и обессилел организм. Исхудали и устали, изголодались до невозможности, а никаких улучшений по существу нет.

11/II-42 г. Мороз 12 градусов; с утра маленькая метель, но к середине дня проглянуло солнце, посветлело. В школу ходил сегодня только я: у папы уроков не было.
День сегодня принес много радости: во-1), прибавили хлеба, и мы в день уже получаем на 300 г. хлеба больше (служащие 400 г.; ижд. 300; дети 300 и раб. 500), во-2), в сводке указано, что нашими частями ликвидирован основной узел блокады Ленинграда. К сожалению, больше ничего не указано. Где?
У нас в последнее время так же прочно, как «замор», вошел в жизнь мертвый час; храним свои силы. Прямо удивительно, до чего мы привыкли и почти перестали замечать отсутствие таких вещей, как свет, вода, уборные. Живем при ночниках, даже лампу зажигаем редко для экономии керосина.
В последнее время начинает замечаться некоторая забота о порядке в городе. На толкучке, разросшейся в последний месяц до невероятных размеров, начали энергично орудовать пешие и конные милиционеры; помои и нечистоты, выброшенные на улицу, заставляют убирать.
Эвакуация идет сейчас, по-моему, полным ходом. По утрам очень часто видишь саночки с вещами, ползущие к Финляндскому вокзалу, откуда идут эшелоны к Ладожскому озеру. Мы же об эвакуации пока невысокого мнения: идут слухи, что везде живется несладко; да и появилась надежда на улучшение положения в Ленинграде

13/II-42 г. (…) Получили пшено, объявлена выдача сахару (всего 950 гр.), завтра ожидается выдача мяса и масла.
Большое число смертей в городе происходит все-таки от неумения или невозможности в некоторых семьях планово распределить пищу. Некоторые, например, получив утром хлеб, сразу же съедают его. Так же поступают с другими продуктами. Многие из обедающих в столовых, беря по нескольку блюд, в первые же дни исчерпывают всю карточку, а потом пухнут с голоду… У нас в этом отношении дело обстоит благополучно: план везде и всюду.

28/II-42 г. Сижу дома хранителем жилья и всего прочего. Ноги слабы, тело вялое. Особенно жалуется на это папа: он говорит, что ноги хуже, чем когда-либо. Чем объяснить это? Был коротенький обстрел. Снаряды ложились где-то очень близко.
Сегодня вернулась из стационара мама. Чувствует она себя лучше, хотя ноги все еще слабы – да и понятно: слишком недостаточен срок и количество питания для таких организмов, как наши. Во время обстрелов много снарядов упало и около стационара мамы. Мама принесла с собой пару крупных осколков.
В последние дни читаем вслух и каждый отдельно Оскара Уайльда: папа на толкучке приобрел томик с главнейшими его произведениями.

1 марта 1942 года. (…) Весь день посвятили уборке; копоть, грязь и беспорядок у нас страшные.
Слабость в ногах не проходит, хотя последнее время едим каши, жидкие, правда, но все-таки каши. Может быть, это нам только может казаться, что таким «обильным» питанием можно поправить такие организмы, как наши.

15/III-42 г. Воскресенье, половина марта, но все те же чертовы 25 градусов

20/III-42 г. Вот новое по городу за последние дни: идет массовая уборка снега из дворов, у Обводного, например, на мосту постоянно стоят грузовики, сани с ящиками, сваливающие груды снега за перила. Целыми днями над городом носятся и гудят самолеты, много самолетов; изредка начинается страшная пальба зениток – очевидно, над городом появляется вражеский самолет. Говорят, что площадь Урицкого вся вскопана снарядами: сгорела довольно большая часть Гостиного двора.

9/IV-42 г. Утром пасмурно, но выше нуля. В середине дня проглянуло солнце, тает чудовищно, улицы потоплены. За эти дни убрано очень мало по городу; один сегодняшний день уберет снега больше, чем все население города.

12/IV-42 г. День можно вполне назвать весенним, ибо очень тепло, тает чудовищно, ветерок теплый и наполненный разными запахами, многие из которых будят массу приятных воспоминаний.
На то время, когда должна была прийти учительница рукоделия, я отправился гулять по Невскому. Он уже очистился от снега, подсох, довольно оживлен; на солнечной стороне, на каждом уступе стены или тумбочке греются выползшие из домов с книгами и газетами изможденные ленинградцы.
Последние дни над городом тишина: ни налетов, ни обстрелов. Сводки информбюро ничего не разъясняют; мы же частенько строим теперь догадки и планы на будущее, которое покрыто таким мраком, что и черт выколет оба глаза…

20/IV-42 г. Немножко грустно. Влияет, конечно, на настроение прекрасная погода, грачи, ломающие для своих гнезд ветки с деревьев у церкви, бабочка (кажется, траурница – большая и черная) – первая! – пролетевшая сейчас по улице. На первый взгляд все это весеннее, веселое, но война и блокада – 2 слова, объясняющие все. Весеннее – недоступно.

15/V-42 г. Довольно ясно, тепло; вылезает трава, развертываются листья. Завтра Нинелин день рождения. Устроим «замор», который обещает быть замечательным. Хлеб подкоплен.

17/V-42 г. Воскресенье. Погода совсем летняя: 15 градусов тепла; в трамваях жарко. «Замор» вчера был замечательный. Я наелся до отвала (не зря копил!).
Поминутно вспоминается былое, которое повторялось бы и сейчас, не будь проклятой войны. И понятно: трава уже большая, скоро будут листья (на кустиках уже есть), а погода!..

Воспитатель 1: Это последняя запись в дневнике. Миша Тихомиров вёл записи ежедневно с 8 декабря 1941-го по 17 мая 1942-го, пропустив из-за болезни только два дня. 159 дней – обратный отсчёт… Последняя запись – предпоследний день Миши.
«О его гибели мы узнали 19 мая, –рассказывает его сестра. – 18 мая днём был очень интенсивный артобстрел. Ни мама, ни Миша не пришли домой вовремя. Трамваи не ходили, трамвайные провода висели, люди шли пешком… Вечером мама пришла, Миша — нет. Утром папа поехал в училище и узнал, что рядом с ним, на трамвайной остановке, разорвался снаряд, осколок которого попал Мише в висок. Любимая Мишина учительница, биолог Людмила Николаевна Леончукова, дала место для его могилы рядом с могилами своих родных на старом Лютеранском кладбище».
 
Воспитатель 2: О комсомолке, ученице 11-й школы Свердловского района Люде Отс мы знаем лишь обстоятельства её смерти, приписанные неизвестно кем от руки в конце толстой тетради её дневника, который передал «АиФ» петербургский архив.
Люда поднималась по парадной лестнице — успела пройти 3 ступеньки, когда снаряд разбил стену дома: 5 осколков попали ей в живот, шестой — в грудную клетку. «Сначала отнесли её в контору ЖАКТа, и только потом сообщили матери». И всё.
 
Ученик: Дневник Люды Отс
16 ноября 1941 г. Почти год, как я не брала дневника в руки. А этот год… проклятый год. Ничего, кроме несчастий, он не принес нам. Но не буду забегать вперед и постараюсь вспомнить, что было в этот год. (…)
21 июня мы уехали на дачу. В ту же самую Карташевку. Комнатка славная, устроились хорошо. А на другой день мы были потрясены: Германия напала на нас! Боже, как это подло, низко! Заключив договор, так вероломно обмануть! Но мы, конечно, не уехали обратно, а остались. И жили мы до 14 июля. За этот срок мы увидели много интересного. Начать с того, что наша деревня стоит вдоль шоссе. И вскоре после объявления войны потянулись по шоссе нескончаемой вереницей танки, орудия, войска… Мы встречали их, кидали им сирень, зеленые ветки. Бойцы радостно махали нам, ловили цветы, улыбались. Как приятно было гулять вдоль шоссе, по которому все ехали и ехали войска. А иногда обозы машин в 40-50 останавливались в деревне. И начиналась суетня. Кому молока, кому хлеба, кому просто воды.
Но это все было недолго. Скоро стали приходить неутешительные вести, а затем стали проезжать беженцы из-под Луги, Пскова и др. местечек. А вскоре добрались и до нас. (…) И пришлось нам уехать. Жалко было, но и надо. Приехали мы в город. Несколько недель болтались без дела, а потом Клара поступила на курсы медсестер, а я ходила в школу, помогала там. Потом я перешла в райком ВЛКСМ. (…)
В первых числах августа приехал Витя. Он произведен в лейтенанты. Уехал он в Москву, где получил назначение в Волоколамск, а оттуда в Старую Рузу. Писал он нам все время. А теперь больше м-ца, как нет от него известий. От Коли не получали ничего с мая м-ца. Когда приехал Витя, я несколько дней не ходила в райком. Потом стала ходить все реже, потом совсем перестала. Через несколько дней я стала ходить в школу, где главным образом дежурила. Во время этих дежурств я очень много разговаривала с Женей Баскаковым из восьмого класса. Очень славный мальчишка и единственный (из тех, кого я знаю), который любит театр. Часами, сидя на чердаке школы, мы болтали о книгах, о театре. О себе. Если бы здесь еще была Нэля! А она 8-го августа уехала с семьей в Казань. Перед отъездом я 2 дня провела у нее. Жалко ей было уезжать из любимого Ленинграда. Но мы думали, что все будет в порядке.
Но ровно через м-ц после ее отъезда, 8 сентября, мы получили «конфетки на первую декаду». (Вначале многое было по карточкам, но были коммерческие магазины, где можно все купить. Нормы большие. Больше, чем достаточно.) Так вот, в этот день нас впервые бомбили. Я как раз дежурила в школе. Вдвоем с Леней И. Мы болтали, а потом услышали, как здорово стреляют из зениток. Мы подошли к окну. Было часа четыре-пять, стоял ясный солнечный день. Снаряды так и сверкали на солнце. Вдруг мы заметили какой-то странный дым, желтый. Мы поднялись на чердак, на крышу. Оттуда мы ясно увидели этот странный дым (это была, как я узнала после, дымовая завеса). А на фоне этого дыма поднималось несколько больших клубов дыма. Сомневаться больше не приходилось: явно это был пожар от бомбежки. С этого началось: частые бомбежки, налеты, жертвы, разрушенные дома. Мало того, враг плотно окружил нас кольцом блокады. Нормы начали снижать и сейчас мы получаем совсем немного. Но ведь чем меньше мы будем получать, тем дольше протянем. Будем надеяться на хороший конец.
Через несколько дней после этого «подарка» я и Клара устроились в госпиталь общественницами, где работаем и сейчас. Школы начали работать 3 ноября. Но мы с Кларой проучились только неделю. Невозможно совмещать учебу с работой в госпитале. А бросить госпиталь, значит остаться без обеда, а это худо. На пустой желудок не много выучишь. И мы с Кларой решили работать, а после войны продолжать учиться. (…)

1 декабря. За эти полмесяца произошло много нового. С 25/XI мы с Кларой работаем в библиотеке им. Коминтерна. Получаем с сегодняшнего дня служащие карточки и по 120 руб. жалованья. В эту неделю немец все время обстреливает город из дальнобойных. В дом 19а рядом с нами упал снаряд. У нас вылетели верхние стекла. А вчера мы сидели на работе, и вдруг, как ухнет! Стекла так и посыпались! Попало в здание Кр. Креста, через двор от нашей библиотеки. Жизнь стала тяжелая. Каждый день только хуже и хуже. Правда, наши отобрали Ростов-на-Дону. Молодцы! Но ведь нам от этого не легче. Ленинград в весьма опасном положении. Что-то будет дальше? Неужели придут немцы? (…)
Проклятая война перевернула все вверх дном. Все наши планы и мечты разбились о твердое и жесткое слово: война! Черт возьми, неужели это конец?.. А жить хочется! Нет, мы победим, победим наперекор всем и всему. Мы не погибнем. Мы не можем не победить, потому что… Не все ли равно почему? Победим и точка! Ленинград падет, Москва устоит!

Воспитатель 1: Еще один дневник – хроника смерти.

Ученик: «Коля выдержал и голод, и холод, и смерть. О оставшись в 12 лет сиротой, стал сыном полка и был направлен в Нахимовское училище, а затем стал артистом театра» — такая справка хранится в Музее обороны и блокады Ленинграда. Журналисты Колю Васильева искали среди мёртвых и живых. Не нашли.

Дневник Коли Васильева
27 января 1942 г. Я пошел за хлебом в город, так как у нас в Лесном не пекли хлеба. Не было дров и воды. Дошел до Выборгской стороны. Идя обратно, я несколько раз падал и медленно замерзал. Дошел до рынка, встретил Альку — товарища своего. Он помог мне встать и довел до завода «Светлана». В будке я разогрелся и пошел дальше домой. В канаве я упал и чуть не замерз, но тут шла мама и меня донесла домой. И в тот же день в 14 час. умер папа сидя на кровати.

28 января 1942 г. Умерла мать Гусева Сергея и Гусевой Тони, у их соседа Коли умер отец. В марте месяце Тонька ушла в детдом. Сергей остался дома. Он подделывал карточки, и этим жил. А у соседки умер отец.

29 января 1942 г. Умер Леша (мой брат) в 16 лет. Рано утром в 5 часов 30 мин. Он болел и работал и много изведал — от этого и скончался.

17 марта. Умер Кулашкин Шура от голода. Мальчишка был здоровый и хороший. Но голод все убил. 22 человека умерло в нашем доме от голода.

27 марта. Мамино здоровье все хуже и хуже.

31 марта. Мама лежит, не может встать с постели.

3 апреля. 4 часа 30 минут мама начинает хрипеть, она умирает. Все кончено, я остался один, иду к Егоровым. Пошел в город за посылкой, чуть дошел до дому. Спал у Егоровых.
 
Ученик: Все это называется – блокада.
И детский плач в разломанном гнезде…
Детей не надо в городе, не надо,
Ведь родина согреет их везде.
Детей не надо в городе военном,
Боец не должен сберегать паек,
Нести домой. Не смеет неизменно
Его преследовать ребячий голосок.
И в свисте пуль, и в завыванье бомбы
Нельзя нам слышать детских ножек бег.
Бомбоубежищ катакомбы
Не детям бы запоминать навек.
Они вернутся в дом. Их страх не нужен.
Мы защитим, мы сбережем их дом.
Мать будет матерью. И муж вернется мужем.
И дети будут здесь. Но не сейчас. Потом.
(Елена Вечтомова, 1942 г.)

Воспитатель 2: Эти стихи написаны Еленой Вечтомовой в самые страшные блокадные дни зимой 1942 года. Она знала, о чем писала – ее сын переживал эти дни в городе вместе с ней. И в этих стихах затаенная боль всех ленинградцев. Как бы они хотели, чтобы детей не было, чтобы они не страдали от голода и холода, от ежедневных артобстрелов. Но все сложилось, как сложилось. И город, напрягая последние силы, пытался сделать для детей что мог.
 
Воспитатель 1: Работали школы, в которых детей кормили, вы слышали об этом из дневников. Мало, скудно, но все же пытались подкормить. Уже в конце октября 1941 года 60 тысяч школьников первых-шестых классов приступили к учебным занятиям в бомбоубежищах школ и домохозяйств, а с 3 ноября в 103 школах Ленинграда за парты сели более 30 тысяч учащихся старших классов. Учиться в жестоких условиях зимы стало подвигом.

Воспитатель 2: Учителя и ученики сами добывали топливо, возили на санках воду, следили за чистотой в школе. В школах стало необычайно тихо, дети перестали бегать и шуметь на переменах, их бледные и изможденные лица говорили о тяжких страданиях. Урок продолжался 20-25 мин: больше не выдерживали ни учителя, ни школьники. Записей не вели, так как в неотапливаемых классах мерзли не только худые детские ручонки, но и замерзали чернила.

Воспитатель 1: В январе 1942 года было принято решение о создании 30 столовых для ленинградских школьников, в которых питались 30 тысяч детей в возрасте от восьми до двенадцати лет.
Срочно организовывались детские дома для детей, потерявших родителей. Комсомольские бытовые отряды, ходя по домам, разыскивали таких детей, зачастую забирая их из выстуженных квартир, где не осталось в живых никого из взрослых.
И в незабываемые январские дни, когда всё взрослое население города голодало, в школах, театрах, концертных залах для детей были организованы новогодние елки с подарками и сытным обедом. Для маленьких ленинградцев это было настоящим большим праздником.
 
Воспитатель 2: Одна из учениц писала об этой новогодней елке: «6 января. Сегодня была елка, и какая великолепная! Правда, я почти не слушала пьесы: все думала об обеде. Обед был замечательный. Дети ели медленно и сосредоточенно, не теряя ни крошки. Они знали цену хлебу, на обед дали суп-лапшу, кашу, хлеб и желе, все были очень довольны. Эта елка надолго останется в памяти».
Были и новогодние подарки, о них так вспоминал участник блокады П.П. Данилов: «Из содержимого подарка мне запомнились конфеты из льняного жмыха, пряник и 2 мандарина. По тому времени это было очень хорошее угощение».

Воспитатель 1: С началом действия Ладожской ледовой трассы десятки тысяч школьников были эвакуированы из города. Александр Фадеев в путевых заметках «В дни блокады» писал: «Дети школьного возраста могут гордиться тем, что они отстояли Ленинград вместе со своими отцами, матерями, старшими братьями и сестрами. Великий труд охраны и спасения города, обслуживания и спасения семьи выпал на долю ленинградских мальчиков и девочек. Они потушили десятки тысяч зажигалок, сброшенных с самолетов, они потушили не один пожар в городе, они дежурили морозными ночами на вышках, они носили воду из проруби на Неве, стояли в очередях за хлебом… И они были равными в том поединке благородства, когда старшие старались незаметно отдать свою долю младшим, а младшие делали то же самое по отношению к старшим».

Воспитатель 2: Помните цифру, которую мы называли в начале нашей экскурсии? 400 тысяч детей в Ленинграде на начало блокады. В конце -200 тысяч. Считайте сами.
Сотни юных ленинградцев были награждены орденами, 15 тысяч – медалями «За оборону Ленинграда». И они это по праву заслужили.
Мы вернулись во двор Академии. И здесь мы прочтем отрывки еще из одного дневника. Вы поймете, почему мы читаем его последним.
 
Воспитатель 1: Таня Вассоевич начала вести дневник 22 июня 1941года – с первого дня войны. Девочка жила на 6-й линии Васильевского острова, в доме №39. Её отца Николая Брониславовича война застала далеко от дома в геологической экспедиции. Таня оставалась в городе с мамой Ксенией Платоновной и 15-летним братом Володей.
Володя умер в январе 1942 года. Девочка сама занималась похоронами брата, потому что мама была уже слишком слаба, – её не стало спустя месяц. Прежде чем 13-летняя Таня смогла организовать вторые похороны, тело Ксении Платоновны 9 дней пролежало в квартире. В своём дневнике девочка-подросток нарисовала план кладбища и отметила места захоронения близких в надежде, что, если выживет, обязательно установит на могилах памятники. Так и произошло. Обозначая в дневнике всё, что связано с датами смерти и захоронения близких, Таня использовала придуманный ею шифр: дело в том, что всю эту информацию она рассматривала как сугубо личную, сокровенную. Этот рисунок и несколько других вы увидите позже в интернате.

Воспитатель 2: Пройдёт более 40 лет, и в 1985 году Татьяна Николаевна Вассоевич сделает запись-признание: «Хлопоты похоронные мне десять лет после блокады снились. Ещё чаще снилось, что я маму спасаю, должна спасти её от смерти». Она часто вспоминала, как за три дня до смерти брата к ним зашла учительница музыки Мария Михайловна и рассказала, что её муж умер от голода. Брат Володя произнёс: «Почему же вы не сказали, что он умирает от голода? Я бы отдал ему свой хлеб». Это было 20 января, а 23-го брат сам умер от голода. Вот такая сила духа была в этом мальчике.
Таня Вассоевич закончила художественное училище и архитектурный факультет ЛИСИ. Много лет она преподавала детям изобразительное искусство. Она прожила долгую жизнь, покинув этот мир в 2012 году.
 
Ученик: Дневник Тани Вассоевич
22 июня 1941 года. В 12 часов дня объявили, что началась война. По радио выступал т. Молотов с речью. Мама плакала. Я улыбалась. (…)

28.VI. (…) Слышала, что школы будут эвакуироваться. Мы все считаем, что это сумасшествие. Я категорически против поездки. Была у Ириной мамы (Ира в пионерлагере), она ездила в Сиверскую и говорит, что Ира может не заезжая в Ленинград эвакуироваться.
Первые дни жизни в Валдае мы очень скучали по дому и страшно беспокоились за оставшихся в Ленинграде. То нам казалось, что Ленинград бомбят, а когда приехал кто-то из Ленинграда, нам показалось, что город уже у немцев, но от нас скрывают, и так все время. (…)

17.VII. (…) В 10 часов утра мы были в Ленинграде!!! У вокзала мама с тётей Наташей наняли такси, и мы поехали домой. (…) Мы проехали мимо многоуважаемой Академии Художеств, но… вместо художников на раскрытых окнах сидели красноармейцы и военные. (…)
В Валдае мы были оторваны от мира и ничего не знали о фронте и о жизни города. Только приехав в Ленинград, я узнала, что с 18 июля вводятся карточки. Конечно, мы приняли соответствующие меры, т. е. весь день гонялись по магазинам, хотя я чувствовала себя после дороги плохо. (…)

23.VII. К нам пришла управдом и сказала: «Срочно собирайтесь, через час вы поедете на трудработы в Красное село». Я и Вова собрались и вышли к воротам. (…) Мы доехали до Гатчины. Здесь вышли все. Военные указали нам дорогу, и мы пришли в садик, вернее разместились под деревьями у дороги. Я только развязала рюкзак и вынула бутылку кефира, как что-то тихо загудело и люди закричали, что тревога. Я стала собирать вещи, не очень-то спеша, как делала это в Ленинграде во время тревоги. И вдруг над головой зажужжали немецкие самолёты и где-то рядом забабахало. Это были первые залпы в моей жизни, и я очень испугалась. Запихнув вещи в рюкзак, я кинулась за нашими, которые неслись к придорожной канаве. Все мы легли плашмя в канаву, я накрыла голову рюкзаком. До сих пор не знаю, были ли это бомбы или зенитки, но что-то так громко бабахало, и казалось, еще ближе, ближе и вот разорвётся над нами. Но вот стало утихать, и потом совсем стало тихо. Мы поднялись из канавы бледные, все в пыли. (…) Опять залпы. Мы бежали к парку, а военные, стоявшие на карауле по дороге, указывали нам путь, смеялись и говорили: «Ничего, привыкнете!» (…)

27.III. 23/I-42 г. в 6 ч. 28 м. умер Вова.

1942 г. – 17/II в 11 ч. 45 м. умерла мама.

(Страницы склеены, чтоб никто не видел самого сокровенного)

На похоронах были тетя Люся, Гросс-мама, я и Толя Таквелин – Вовин лучший друг и одноклассник. Толя плакал – это растрогало меня больше всего.
Маму хоронили я и Люся.
Вова и мама похоронены в настоящих гробах, которые я покупала на Среднем проспекте у второй линии за хлеб. Худяков вырыл за крупу и хлеб. Он хороший и взял с меня, что у меня было, и не ругался и был добр ко мне. Мама на похороны Вовы не ходила – у нее уже не было сил. (…)
Я стояла в комнате у печки, отвернувшись, и не плакала, мне было страшно. Я не понимала, не верила… я никогда в жизни не видела близко мертвого человека.
Мороз. Яркое солнце. Я иду в детскую больницу на 3-й линии. Взять свидетельство о смерти. Я в Вовиной шубе. (…) Гл. врач находит картотеку Владимира Вассоевича и крупными буквами поперек выводит УМЕР. (…)
Гр-мама и Люся выносят Вову. Лидия Ив. Моткевич вышла. Перекрестилась. Люся везет гроб, Гр-мама и я идем. Рядом везут Иркиного отца. С нами идёт Толя Таквелин. Два голубые гроба. Люди спрашивают, где заказали такие хорошие. 1 раз в жизни я на кладбище. Яма. Как оказывается, все просто. Толя плачет. Так вот кто любил Вову! (…)

31/III в 12 ч. Позвонила я по телефону в НГРИ. Попросила Татьяну Александровну и спросила насчет эвакуации. Она сказала, что от папы пришла телеграмма, где он пишет, что доверяет деньги Люсе и, если возможно, просит доставить меня в Сухум. (…)

9 мая 1945. Вот день, которого миллионы людей ждали почти четыре года. А ждала ли я его? Да, я повторяла за всеми: «Скорей бы кончилась война!» Конечно, я хотела, чтобы она кончилась, но было что-то другое. Может, я немного боялась этого дня; я считала, что встретить его я должна как-то серьёзно, что к этому времени должно что-нибудь произойти.
Мне хотелось встретить его как-нибудь серьезно, чтобы я в это время где-нибудь по-настоящему работала. У меня не было радостного веселья, у меня была какая-то строгая радость. Я танцевала и пела, но мне (пожалуй) больше хотелось сказать людям что-нибудь такое, чтобы они стали бы сразу смелыми, честными, добросовестными и трудолюбивыми. Чтобы они поняли, что же в жизни есть хорошее, когда бывает действительно весело, а действительно бывает только тогда, когда ты сделал какое-нибудь трудное и благородное дело, и потом веселишься. Тогда веселье и счастье бывает настоящее.

Воспитатель 1: Почему мы читаем этот дневник последним? Правильно, потому что заканчивается словами о великом дне, который так ждали люди, о Дне Победы. А еще потому, что с Таней произошло настоящее чудо. Ее брат Володя очень любил биологию, и дома стоял большой аквариум. И лютой зимой 1941-1943 года аквариум замерз. Так и стояла всю зиму глыба льда с вмерзшими в лед рыбками. И вот весной, когда лед растаял, одна золотая рыбка ожила. Такая вот метафора: Ленинград, который должен был умереть, ведь выжить там было невозможно, выстоял. Что давало им силы?

Воспитатель 2: Сын Татьяны Вассоевич рассказывает: «В 90-х годах стало модным говорить о том, что в Ленинграде люди потеряли человеческий облик, – маму это страшно возмущало. Мама, наоборот, часто вспоминала благородные поступки блокадников. Её дневник перекликается с тем, что писала пережившая блокаду поэт Ольга Берггольц:

О, да, мы счастье страшное открыли —
Достойно не воспетое пока, —
Когда последней коркою делились,
Последнею щепоткой табака.

Воспитатель 1: Мы не случайно заканчиваем нашу экскурсию именно здесь. Кто скажет почему? (Ответы детей). Правильно. Вот она стоит, ваша новая школа, где будут не только учебные кабинеты, но и ваш театр. А вы все знаете, что в этом здании с 30 сентября 1941 до января 1943 года располагался госпиталь. И сюда наверняка приходили дети помочь медсестрам, раненым. Они писали за них письма, разговаривали с ними. Как радовались им солдаты, как вспоминали своих детишек. Мы с вами знаем, что осколком, влетевшим в окно, был убит выздоравливающий солдат, ухаживавший за лежачими. Кто знает, где разорвался тот снаряд? Может быть, на том месте, где мы с вами сейчас стоим?
 
Воспитатель 2: Давайте зажжем свою Свечу памяти. В честь погибших Миши Тихомирова и Люды Отс, родителей, братьев, сестер и друзей тех ребят, чьи дневники мы читали. В честь всех погибших в блокаду детей. В честь тех, кто умер от голода, погиб от разрывов снарядов и бомб, ушел под лед Ладоги вместе с грузовиком или утонул, когда разбомбили корабль, который увозил их из голодающего Ленинграда. В честь тех, кого успели эвакуировать, но не смогли спасти, как Таню Савичеву, потому что сил жить и бороться у них не было – все съела блокада.
 
Воспитатель 1: Что осталось от них? Остался Город, гордый и прекрасный, который никогда не забудет, какая цена была заплачена за Победу. И остались мы. Благодаря им.
Лев Толстой написал в дневнике «Смерти нет, а есть Любовь и память сердца». И пока память живет в наших сердцах – они живы.
Закончить я хотела бы строчками из стихотворения поэта Георгия Суворова. Он воевал под Ленинградом и погиб в боях под Нарвой, не дожив до 25 лет.

В воспоминаньях мы тужить не будем.
Зачем туманить грустью ясность дней?
Свой добрый век мы прожили, как люди,
И для людей.

Воспитатель 1: А теперь мы аккуратно с горящей Свечой памяти поднимемся наверх и поставим ее у стенда, посвященного блокаде. Его вы уже видели. А рядом мы повесим портреты ребят, чьи дневники вы прочли.

Приложение
стенд блокада — Фотоматериалы для оформления стендов (собранные детьми 5-6 кл.)

Список использованной литературы
1. Буров А.В. Блокада день за днем. — Лениздат, 1979
2. Фадеев А.А. Ленинград в дни блокады. — М., Советский писатель,1949
3. Моя Петроградская сторона. Этих дней не смолкнет слава.- Спб, 2000
4. Детская книга войны. Дневники 1941-1945. — М.: Аргументы и факты, АиФ. Доброе сердце. 2015.
5. Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда. – СПб., 2014
6. АиФ №4 22/01/2014 
7. https://regnum.ru/news/2177052.html
8. http://www.leningradpobeda.ru/nesmotrja-ni-na-chto/kids_and_war/
9. http://unbelievable.su/
10. http://www.blocada.ru/
11. Материалы из интернета: стихи О.Бергольц, Е. Вечтомовой, Г.Еремеева, Г. Суворова